птенец, стоящий на краю гнезда и никогда прежде не летавший, боится сделать шаг. Его страшит полёт, которого он ни разу не испытывал и покамест не в силах осознать. Но, сделав этот шаг, он уже никогда не сможет принять жизни без неба.

Несмотря на то, что за этим столом Увилл сейчас был самым молодым, он всё же смотрел на присутствующих с какой-то отческой мудростью в глазах, словно бы его жизненный опыт намного превосходил всё, что пережили они. Он действительно сейчас ощущал себя могучим орлом, глядящим сверху на пищащих от страха птенцов. И это действовало. Сейчас все, даже скептик-Гардон, на миг безоговорочно поверили, что Увилл знает куда больше них.

— Я понимаю, что такое решение нужно обдумать. Я не могу принудить вас к этому. Мне нужны будут верные помощники, которые помогут убедить других вассалов. Мне нужны верные люди, с которыми я без страха смогу ступить на этот тяжкий путь. Я даю вам время на размышления. И буду ждать столько, сколько нужно.

Эти слова прозвучали как разрешение удалиться. Действительно, после сказанного обсуждать какие-то другие, насущные дела было просто немыслимо. Советникам лорда Тионита нужно было всё как следует обдумать.

— И помните, господа, — уже на пороге остановил их голос Увилла. — Я полностью доверяю вам и верю, что вы примите верное решение. И хочу сказать, что из каждого из вас получится отменный советник императора!

***

Гонцы из Колиона помчались по всем направлениям, стремясь попасть в самые дальние уголки домена. Увилл непременно хотел, чтобы это было сделано именно так — одетые в цвета дома Тионитов — серебро и лазурь — всадники, влетающие в деревни и прямо с седла зачитывающие бумагу от имени лорда. Каждый житель домена Колиона должен знать, кому он обязан вдвое сокращённым оброком, который ему предстоит уплатить осенью.

Провозглашение этой меры Увилл отложил до поздней весны. Во-первых, это время потребовалось, чтобы собрать Большой совет и убедить вассалов в необходимости данного шага. Для этого, в частности, Увилл снизил долю налога, которую вассалы должны были перечислять ему, так что феодалы хотя и потеряли часть дохода, но всё же не вдвое против прежнего.

А во-вторых, Увиллу хотелось, чтобы простонародье узнало об этой новости как раз перед началом посевной. Чтобы, сея хлеб, они уже осознавали, насколько больше зерна смогут оставить для себя — быть может, отвезти на ярмарку, а может просто наконец начать есть досыта.

Увилл умел убеждать. Пользуясь поддержкой влиятельнейших из вассалов, он довольно легко сумел убедить свой Большой совет в реалистичности своей идеи. Он не стал интриговать и умалчивать о своих истинных замыслах. Увилл Тионит собирался совершить нечто поистине невозможное — деяние, равного которому история не знала уже много тысяч лет. А потому он должен был сделать всё красиво и широко — так, чтобы позднейшие летописцы воспели это в веках!

Что же касается его ближайших советников, то они теперь, кажется, целиком и полностью поверили в Увилла и ни на секунду не сомневались в том, что он станет императором. Барон Корли первым стал в шутку обращаться к своему сеньору «ваше величество», а вскоре за ним это обращение подхватили и остальные. Увилл же и не думал препятствовать этому. Он уже начал создавать собственный культ, и делал всё, чтобы укрепиться в данном статусе.

Дошло до того, что однажды на голове Увилла появился небольшой тонкий серебряный обруч, которому местный ювелир придал некое подобие короны. Это было дерзко — лорды доменов никогда не имели специальных знаков отличия, которые обособляли бы их от прочего дворянства, а уж подобные атрибуты королевской власти и вовсе были позабыты уже многие века. Однако же вассалы благосклонно и даже восторженно восприняли этот жест. Для них это словно стало лишним подтверждением верности избранного пути.

Сложно описать, что творилось этим летом на землях домена Колиона! Не было арионнитской часовенки, где не славилось бы имя доброго лорда Увилла, не было трактира, в котором не подняли бы тост за великолепного хозяина этих земель. Такого душевного подъёма люди не знали на протяжении многих поколений. Казалось, что отныне жизнь будет безоблачной и прекрасной.

Правда, к этому восторженному гулу примешивались и отдельные голоса скептиков, которые убеждали, что это — лишь блажь молодого барина, и что он, наигравшись, «возвернёт всё как было», потому что «где это видано, чтоб помещик от оброка отказывался?». Впрочем, чаще всего этими сомневающимися были люди приезжие — торговцы и путники из других доменов, которых немало коробило счастье, неожиданно свалившееся на головы соседей.

На все подобные инсинуации местное население отвечало разной степени сдержанности оптимизмом. Кое-где случались даже потасовки, в случаях, когда особо рьяным защитникам Увилла не хватало словесных аргументов. В общем, простонародье горой стояло за своего благодетеля.

Впрочем, Увиллу этого было мало. С десяток специально наученных людей, представляясь торговцами, разъезжали по соседним доменам, рассказывая на постоялых дворах о чудесах, что творятся нынче в Колионе. И при этом обязательно рассказывалась история о том, как лорд Тионит, вняв просьбе несчастных жителей Духовиц, задавленных тяжким тяглом, пришёл и забрал их под начало Танна.

Как и прочие образчики устного народного творчества, эти байки с каждым новым пересказом обрастали таким количеством невероятных подробностей, что вскоре уже и сам Увилл не узнал бы в них первоисточник. Но, услышь он нечто подобное, оно однозначно привело бы его в неописуемый восторг. Случилось самое главное, чего он добивался — он уже постепенно становился легендой, в чём-то сродни самому Вейредину.

Кстати, Увилл заплатил бродячему трубадуру, который забрёл в замок, чтобы переждать весеннюю распутицу, чтобы тот сочинил песнь о боге-короле. Надо сказать, что тому пришлось отработать каждую медную четмарку — привередливый лорд трижды или четырежды заставлял его переписывать готовый текст, добиваясь нужного ему эффекта.

В конце концов в этом шедевре музыкального творчества, незамысловато названного «Песнью о боге-короле Вейредине», в главном герое стал очень уж явственно угадываться владелец домена Колиона. Теперь даже недалёкий сельский обыватель, услыхав эту полную пафоса песню, довольно быстро провёл бы нужные параллели и сделал нужные выводы. Лишь после этого Увилл удовлетворился результатом и отпустил трубадура на все четыре стороны, велев исполнять свой шедевр едва ли не на каждом перекрёстке. В дальнейшем он собирался сделать так, чтобы эта песня стала популярна повсюду.

Но, пожалуй, главное, чего добился Увилл этим летом, стало то, что подданные стали называть его не иначе как королём. Вполне вероятно, что всё это также было пущено с лёгкой руки