Но лихой наездник на огромном жеребце цвета красной меди, почти багровом в последних лучах заходящего солнца, вызывал у него чувство первозданного страха, какой вызывают у обычного человека всесильные исчадия тьмы. Само его присутствие сковывало мысли и движения правителя, наполняло окружающее пространство почти физически ощутимой угрозой и мешало дышать и думать.

Он, прекрасный, как молодой языческий бог, был волей и разумом этой несметной орды, ее главным оружием и неодолимой силой. Они стояли за ним, как защитники Мараньи – за двойным рядом крепостных стен, и преимущество было отнюдь не на стороне охридских воинов.

И – самое, может быть, страшное – нападающие знали, в чем заключается их великое могущество, и именно поэтому не нуждались в воинственных кличах, демонстрации своего превосходства, вызовах на поединок, оглушительном реве боевых рогов и прочих, обычных на войне вещах, коими обе противоборствующие стороны подбадривают себя и настраивают на необходимый лад.

Как бы громко ни кричал умирающий, как бы грозно ни рычал хищник, как бы ни грохотало сражение – сама смерть приходит в полной тишине.

Юбер Де Ламертон был воспитан в строгой котарбинской вере, но сейчас молитвы не шли ему на ум, а вспомнился внезапно древний языческий миф о Несущем смерть, разрушителе миров, которого гессерские шаманы называли Ардамалехом.

* * *

Эдесса Атри пребывала в дурном расположении духа. Вчерашний праздник, по ее мнению, не удался, голова раскалывалась не то от выпитого накануне вина, не то от злости. Постель казалась чересчур жаркой, ночь – слишком душной, а слуги – неповоротливее, чем обычно. Отходя ко сну, она накричала на служанку, расчесывавшую ей волосы, а та с перепугу уколола ее шпилькой. День закончился так же бездарно, как и начался.

Она заснула и проснулась раздраженной.

Давеча хатанский посол невежливо оставил ее ради танца с княгиней Беоль Де Тейрон как раз на середине беседы, в которой она объясняла ему суть древних хатанских таинств жрецов Асхаб ал Кахада. Ей показалось, что и во время самого разговора он слушал ее без должного внимания и почтения. Но это еще полбеды – зиккенгенская принцесса всегда была невысокого мнения о духовности этого прожженного хитреца.

Потом сие венценосное ничтожество, именующее себя королем Могадором, предпочло ее общество обществу своих лизоблюдов, и они весь вечер говорили о чем-то за отдельным столом, который окружили головорезы Монтекассино и этот страшный человек – Керберон, как вторая тень сопровождающий повсюду великого логофета Охриды. Керберона она на дух не выносила: принцессу пугали его зеленые немигающие глаза василиска и непроницаемое лицо, но на все ее увещевания отослать телохранителя куда-нибудь в провинцию падре Берголомо так ничего и не предпринял. А монарх не прислушался к ее дельным советам по управлению страной в грядущем году, хотя она составила удивительно точное предсказание, которое поколебало уверенность не одного звездочета.

Дюк Субейран и тот носился чем-то озабоченный, отвечал невпопад, говорил глупости, а на предложение сосредоточиться, погрузиться в себя и трижды три раза прочесть гимн змееногому Данакилю – проверенный способ отрезвления, очищения разума и обострения умственных способностей – ответил идиотским смешком, который она скорее ожидала бы услышать от своих непутевых сыновей.

Они трое – позорище великой фамилии и пятно на славном гербе благородных предков – тоже добавили головной боли страдающей матери!

Хильдебранд всю ночь увивался за толстой и глупой дочерью барона Сенна Эмбайна, на круглом веснушчатом лице которой не мелькнуло даже тени высокой духовности – а именно это качество, помимо безупречной родословной, крепкого здоровья, доброго нрава и богатого приданого, Эдесса Атри полагала самым важным в будущей невестке. Впрочем, пока что она была против женитьбы любого из сыновей.

Куда им жениться, если Гидеон, несмотря на то, что она строго надзирала за ним весь вечер и неоднократно просила присутствующих не приглашать его выпить с ними, ибо сие не пристало уважающему себя дворянину, употребил такое количество горячительных напитков, что ее бросило в краску от негодования. А на вполне естественное замечание, сделанное ему с надлежащей строгостью (кто же, кроме матери, скажет правду родному дитяти?), отозвался грубой бранью.

Кавендер вообще куда-то сбежал, и она не смогла его найти, хотя страстно желала познакомить с ним альбонийского вельможу, комта Амиральда. Он был несметно богат, и зиккенгенская принцесса отчего-то решила, что комт должен пожертвовать изрядную сумму на изучение массилийских манускриптов Второй эпохи. Он встретил ее предложение без особого энтузиазма и все время косился по сторонам, как загнанный зверь, чем вызвал неудовольствие знатной собеседницы. И Эдесса подумала, что Кавендер мог бы поставить на место нахального альбонийца – ему это проще простого, он ведь то и дело дерется на поединках без всяких причин…

Принцесса одевалась к утреннему приему и составляла реестр своих обид и огорчений.

И когда лакей испуганной скороговоркой доложил о том, что в кабинете дожидается приема дюк Субейран, она не знала, злиться ей или радоваться.

С одной стороны, она получала неожиданного собеседника и верного союзника в ее вечном сражении с сыновьями, с другой – дюк Субейран не имел привычки являться без приглашения в столь ранний час, не имея на то важной причины. Отсюда следует, что он явился по делу, а заниматься делами зиккенгенская принцесса не любила. Особенно по утрам. И особенно когда ее мысли витали в горних сферах.

На всякий случай она распустила вьющиеся рыжие волосы, которые служанка только что уложила в изящную прическу и украсила гребнями из морских раковин и панцирей крохотных черепашек. Расстегнула три жемчужные пуговицы на воротнике-стойке, который плотно охватывал ее стройную длинную шею. Подумала – и расстегнула четвертую, давая возможность нескромному взору обнаружить сияющую сапфировую каплю кулона, скользнувшую в соблазнительную ложбинку меж двух грудей.

Эдесса Атри не сходила с ума от мужчин, но и не пренебрегала удобным случаем, чтобы получить от жизни малую толику и этого удовольствия. К тому же сей нехитрый прием частенько давал ей минуту-другую передышки, чтобы успеть собраться с мыслями и заготовить нужную фразу.

Сильный и красивый хварлингский вельможа был нередким гостем в ее опочивальне. Но великая власть зиккенгенки над мужчинами заключалась в том, что она относилась к сему обстоятельству с великолепным пренебрежением. И несколько часов спустя встревоженный любовник уже не мог понять, действительно ли она забыла о том, что произошло между ними, или блестяще притворяется.

Она так кричала, стонала и сладострастно извивалась в объятиях своих любовников; так искренне и откровенно шептала непристойные признания; так охотно и вдохновенно исполняла самые дикие и сокровенные желания, коих не могли удовлетворить даже покорные массилийские наложницы, что ни одному из счастливых и гордых собою мужчин не могло прийти в голову, что для нее это ровным счетом ничего не значило.