Он повернулся и пошел к «виллису», стоящему неподалеку, возле которого уже несколько часов скучал шофер. Тот с облегчением подхватился с земли, где сидел в тени на расстеленной плащ-палатке, побежал заводить мотор. У самой машины генерал обернулся. Нефедов смотрел на него, и взгляд его светлых глаз был спокоен, как всегда.

– Давай осторожнее, Степан, – сказал Иванцов. – Чует мое сердце, много тут дряни могло остаться от черных.

– Так точно, – ответил Степан Нефедов. – Не в первый раз.

– В первый, не в первый… Просто осторожнее, я тебя прошу. Да, и спасибо за чай. Отменный.

* * *

Работали как всегда – быстро и без всякой суеты. Да и с чего суетиться? «Торопливость нужна при ловле блох», – эту фразу каждый в особом взводе заучил, как азбуку. И каждый – на своем собственном опыте, оставшись в живых после ошибки, чудом выпутавшись из такого, что и пепла бы не оставило от обычного человека.

Все пасеки Охотники прочесали словно частым гребнем, так что ни одна мелочь, ни единая тень магии или обрывок заклятья не прошли бы мимо особого чутья взводных колдунов, мимо лозы Саньки Конюхова или железных амулетов Никифорова.

Вот только ни теней, ни обрывков не нашлось. Ни на первой пасеке, ни на второй и третьей, где в горницах жались по углам испуганные домашние покойных пасечников, да жужжали над ульями ко всему, кроме цветов, невозмутимые пчелы. Пару раз Женька Ясин вроде бы ловил что-то непонятное, какой-то отголосок, но потом разводил руками:

– Ничего, товарищ старшина.

Только когда прошлись еще раз, на первой пасеке сержант Файзулла Якупов полез куда-то под крыльцо, потом выбрался, весь в трухе и паутине, и показал Нефедову обрывок солдатской нательной рубахи.

– Чуешь, Степан Матвеич? – сказал он, прищурив черные татарские глаза.

– Ну, Файзулла, от тебя ничего не скроешь…

Степан помял обрывок в руке. От бязи резко пахло медом и еще чем-то, отчего волоски на руках старшины встали дыбом. Якупов нахмурился.

– Яман, – коротко сказал он. – Плохо это.

– Посмотрим, – отозвался старшина. Он обернулся и негромко позвал: – Ласс.

Безмолвная фигура выступила из тени у самой стены дома. Белые волосы, черные, без зрачков глаза, кожаная одежда, скроенная и сшитая без железного ножа и иглы. Альв молча посмотрел на Нефедова.

– Что скажешь? – старшина подал ему лоскут ткани.

Альв принял клочок, сжал в кулаке на мгновение, потом поднес к лицу и тут же отпустил. Лоскут беззвучно упал на землю у его ног, обутых в кожаные мягкие сапоги без каблуков. Нефедов, не чинясь, нагнулся, подобрал обрывок рубахи и взглянул альву в глаза. Лицо Ласса исказилось в короткой и страшной гримасе отвращения.

– Приманка, – сказал он. – Картасс’эн. Тот, кто это сделал, вызвал тьму. Тот, против кого это сделали, уже не мог спастись.

– Какую тьму? – быстро и резко спросил Степан.

Лицо Ласса снова стало неподвижным и бесстрастным. Он издал короткий шипящий полувздох-полузвук. Из тени вышагнула еще одна фигура.

– Тэссер, – не глядя на второго альва, буркнул старшина. – Знаешь про это?

– Знаю, – кивнул головой альв-снайпер. – Больше, чем Ласс.

Альвов Ласса и Тэссера в отряде, с легкой руки насмешника Саньки Конюхова, прозвали «свитой» Нефедова. Там, где был старшина, всегда, по первому его зову могли появиться эти двое – стир’кьялли[17], отпущенные родным кланом на верную смерть – служить кровному брату. С другими Охотниками альвы почти не разговаривали, молча признавая их своими, но предпочитая растворяться в тенях, да так хорошо, что заметить их не удавалось почти никому, даже при солнечном свете. Вот и сейчас Тэссер, любимым оружием которого была снайперская винтовка, отделанная резной костью, стоял в полумгле, держа оружие на сгибе руки, затянутой в темную прочную кожу.

– Так, – сказал Нефедов. – Рассказывай. Что там про эту тьму?

Тэссер с легким сомнением поглядел на Файзуллу, который присел на чурбак и скручивал «козью ногу». Поймав его взгляд, татарин пожал плечами.

– Яхши, курить не буду, нос твой поберегу.

Тэссер перевел взгляд на старшину. И рассказал.

…

– Интересное кино получается, – соображал Конюхов вслух, придирчиво разглядывая на свет лезвие ножа. – Эта хреновина, выходит, нам от союзничков досталась?

Вжжжик. Вжжжик. Нож разведчика ходил по точильному камню, издавая мягкий шорох. Нефедов, сидящий за столом напротив, вроде бы рассеянно глядел в небо, но его сузившиеся, неподвижные глаза выдавали раздумье.

– Неважно, – вдруг сказал он. – То есть, конечно, важно, только у меня другой вопрос. Кто?

Отрядный колдун, бурят Никифоров осторожно тронул концом длинной костяной иглы грязный лоскут рубахи. Прочертил по ткани сложный невидимый узор, поморщился и сказал что-то неразборчивое. Переспрашивать никто не стал – и так всем было ясно, что выругался.

– Не видели мы его, потому что заклятье наложено криво и косо, – процедил Никифоров. – Как попало. Торопился, наверно, тот, кто это наводил, сильно спешил. Мне дед еще в детстве говорил, что торопиться нельзя в таких делах. Как у нас говорят – тургэн горхон далайда хуурэдэггуй…[18] Тот хотел, чтобы только одного человека долбануло. А получилось, что остановить тварь уже нельзя, и теперь любой, от кого медом сильно пахнет, будет умирать…

Он помолчал.

– И вот что еще скажу, командир. Есть как будто ниточка тоненькая. Пройти по ней я не смогу, силы не хватит, вот если бы обрывок свежий был… Но чую, что ведет она к большому чему-то. И это что-то – совсем не из здешних мест. Не могу понять. След куда-то туда тянется, – Никифоров ткнул пальцем в сторону далекой Казачки. – На воде. Похоже на…

– Торговое судно «Омаха». Порт приписки – Хьюстон. Америка, – сказал генерал Иванцов, устало опускаясь на лавку рядом с Нефедовым. – На камнях лежит в Казачьей, за одним пирсом, так сразу и не увидишь. И давно, еще до войны, когда Севастополь наш был.

– Как эту «Омаху» вообще сюда занесло? – удивился Конюхов. – Вроде бы все конвои или в Мурманск шли, или вообще на Дальний Восток…

– Как занесло, уже не важно, – отмахнулся Иванцов. Он закурил, постучал мундштуком по столу. – Слушать надо внимательнее. Я же сказал – еще до войны. Обычное дело – пришло судно с товаром, потом что-то с котлами случилось, застряло здесь. Команда на берегу куковала, а потом разбежалась, когда война началась. Первыми же бомбежками «Омаху» и накрыло. Сейчас это просто куча ржавого железа, дырявая, как решето. Вот только интересная штука получается. Говорят, что на борту осталось все нетронутое. И товар, и всякие приборы. Местные даже обшивку не взяли.