В ее книгах я стал прототипом эстетического (а по ее логике, немного и этического) антагониста. Где-то отразился наш разговор, когда в ответ на – ну неужели, неужели ничего-ничего из печатного здешнего не по нраву, – я сказал, что отчего же, вот книжечка Голявкина «Привет вам, птицы» и рассказ в «Крокодиле» неизвестного массам Довлатова («Синий не борется!» «И красный не борется!!»).

Наверное, эти горе-дискуссии она помечала в дневнике. Но записывала ли она, сколько времени и сил она отдавала, когда ей (и Саше) казалось, что я, как и другие персонажи пляжной пятерки, нуждался в помощи? Не сомневаюсь, например, что Лазик Флейшман ежедневно, как и я, помнит все добро, сделанное Чудаковыми, даром что Мариэтта ворчала на отвальной при его отбытии навсегда: «Такая страна на дороге не валяется». Она и при нашем решении переехать в Израиль на излете советской власти просила Тоддеса допросить меня о причинах, и он резюмировал ей: «Неубедительно». Мне кажется, что позднее при наших встречах в Израиле она сделала какие-то шаги к пониманию данного случая при всей антипатии к поуехавшим.

В ту юрмальскую зиму мы пару раз на прогулках по пляжу играли с ней в угадайку, она мне – из старых стихов, я ей – из прозы. Я провалился: не узнал строки из брюсовских гребцов триремы, но и она сплоховала на разговоре из моего любимого Добычина («Бога нет». – «Допустим, а как вы объясните выражение “мир божий”?»). Боюсь, что наши пренья походили на этот добычинский диалог.

В ту зиму (кажется, 1970 года) началась ее многолетняя дружба с Тоддесом, завидное душевное и интеллектуальное содружество, с взаимной исчерпывающей преданностью, какое-то уютное, домашнее, с безупречными шутками, «ты еси».

Я гляжу на фотокарточку.

Вот скоро дом она покинет

Дмитрий Травин

Бывают дни, когда из жизни уходит столь значимая для нас фигура, что трудно писать и даже размышлять о чем-то еще. Сегодня день памяти Мариэтты Омаровны Чудаковой. Она была крупным литературоведом и выдающимся просветителем, но, думается, каждый, кто непосредственно знал ее, согласится со мной в том, что это был в первую очередь яркий и совершенно уникальный Человек. Рядом с ней мы все просто мельчали, независимо от любых индивидуальных и профессиональных достоинств. Рядом с ней мы чувствовали, что живем лишь наполовину, поскольку Мариэтта Омаровна демонстрировала нам, какой может быть полноценная жизнь – жизнь, в которую вкладываешь все силы, всю энергию, всю свою личность.

Лет десять назад мы вместе участвовали в одном просветительском проекте. Ездили по городам России, встречались с учителями истории, выступали. Чудакова говорила так, что целиком захватывала аудиторию. С ней можно было, наверное, не соглашаться, но трудно было не чувствовать обаяния ее личности. Как человек тогда уже немолодой, она могла, конечно, уставать физически, но Дух ее не уставал, кажется, никогда. На официальных встречах Мариэтта Омаровна говорила о политике и о культуре, о важности либеральных идей и значимости наших личных действий, а в перерывах, за обедом и ужином, в узкой компании рассказывала нам – небольшой группе ее спутников – о том, как ездит по России, по небольшим районным библиотекам, развозит книги, купленные иногда на спонсорские, а иногда на свои собственные деньги, как преодолевает тысячи километров для того, чтобы встретиться с простыми русскими людьми, которые заброшены где-то в глубинке, которые хотят жить и чувствовать, но никому, кроме нее, кажется, не нужны.

Я слушал тогда Чудакову и думал, как вяло и убого живу, хотя моложе ее почти на четверть века. Я слушал и не мог понять, почему Бог наделяет одних людей такой уникальной способностью к жизни и к самореализации, а других не наделяет. Я думал потом над этим несколько лет и наконец понял, что такую способность она в полной мере заслужила масштабом своей личности. Точнее, даже тем, что она не позволяла себе успокоиться, приуныть, опуститься в пессимизм под давлением тех внешних обстоятельств, которые всех нас сегодня угнетают. Она творила себя и вместе с этим творила окружающий мир. Творила из ничего. Из скуки провинциальной жизни, из политических разочарований, из тягот трудовых будней. Когда Мариэтта Омаровна говорила с нами, казалось, что все это уходит куда-то в сторону, и жизнь наполняется смыслом. Она постоянно напоминала нам, как много от нас зависит, от наших действий, от нашего настроя. И хотя умом с ней далеко не всегда можно было согласиться, каждый раз с тех пор, когда меня одолевало чувство безнадеги, я вспоминал эту маленькую старушку с железной волей и неистощимой энергией. Мне становилось стыдно за свою слабость, и вновь пробуждалось желание жить и реализовывать в жизни все то, что во мне заложено. Чудакова, бесспорно, была одним из тех людей, кто очень сильно на меня повлиял, хотя виделись мы нечасто и жили в разных городах.

Однажды, при очередном приезде в Москву, я заглянул к ней в гости. В крошечную квартирку, расположенную далеко от центра – где-то возле метро «Беляево». Там все было завалено книгами, и мне даже неудобно как-то было приносить Мариэтте Омаровне еще одну – мою собственную. Я с удивлением и восхищением осматривал огромную библиотеку, чудом каким-то втиснутую в крохотное жилое пространство. Хозяйка взглянула на меня, поняла мои мысли и пояснила: «Мы с мужем всю жизнь изучали литературу: он девятнадцатый век, я – двадцатый. Так и скопилось…»

Скопилось два века великой русской культуры в этой крохотной квартирке, в этом крохотном человеке, в этой великой душе. Что ни пиши сегодня про Мариэтту Омаровну – все будет неточно, поскольку вообще нельзя никакими словами передать ту энергию жизни, которая в ней была. Энергию, которая не исчезнет с ее кончиной, поскольку так или иначе она распространялась на всех нас – на людей, которым посчастливилось ее видеть и слышать.

Артем Упоров

Вроде бы я дождался, пока все легли спать. Самое время написать пост о Мариэтте Омаровне.

Картина первая. Я классе в десятом, очень хочу быть филологом, читаю Татьяну Толстую, Василия Розанова и… пожалуй, все. Вижу по телевизору в культовой «Школе злословия» Мариэтту Омаровну Чудакову. С пеной у рта делюсь увиденным с учительницей. Учительница сквозь зубы цедит: «Эта Чудакова некрасивая, похожа на уборщицу». Впервые думаю про взрослого человека: «Ну, ты и дура».

Выходит сериал «Мастер и Маргарита», слежу за полемикой Мариэтты Омаровны и Андрея Кураева. Та же учительница: «Ну ты понимаешь, что Кураев прав». С другой стороны, конечно, понимаю, что и