– Нет, хватит.

– Пожалуйста. Десять-пятнадцать секунд.

Я хотела смотреть и не хотела. На что он, в конце концов, рассчитывает? Чем дольше тянется мутный разговор, тем сильнее я пугаюсь.

И все же… Взгляд манил. И в нем было так много – ласковая нежность, очень-очень мягкая, почти невесомая. Скрытая решимость, частичка боли и… – удивительно признавать – любовь.

Так мог смотреть на меня только мужчина, который очень сильно любил. И от того через глаза сумел выразить: «Я снова здесь, с тобой. Я прошел через границу миров, через расстояние и пройду через любое время, лишь бы оказаться рядом. Потому что ты нужна мне…»

Кажется, я смотрела гораздо дольше десяти секунд, и все это время глухо пульсировало в крови волнение.

«Я когда-то где-то видела такой взгляд…»

А следом:

«Он никогда раньше на меня так не смотрел. А ведь я всегда хотела…»

Когда – раньше?

Темнело. Возились на траве, играя и притявкивая, Пипа и чужой веселый щенок.

– Что… Что тебе от меня нужно?

Пора было расставить все точки над «и» – сколько можно прояснять, ничего не проясняя?

И тихое слово в ответ:

– Доверие.

– Доверие?

– Да. У… меня мало времени, – кажется, он хотел сказать «у нас», но передумал, прикусил язык. – Только семьдесят два часа.

– А что потом?

– Потом нужно… уходить.

Уезжать? Ну да, он же издалека.

«Так уходи».

На этот раз я тоже сумела выразить ответ глазами.

– Я бы хотел, – пауза, – чтобы ты пошла со мной вместе.

– Куда?

– Просто рука в руке. На доверии…

Вот и начал проявляться «маньяк». Я всегда знала, что ничем хорошим это не закончится.

– Куда пошла-то?

Тихий, едва слышный ответ-слово:

– Домой.

– Домой?

Все, логика и паника одержали победу над невнятными и эфемерными чувствами.

– Вот мой дом! – взмах рукой на строение позади деревьев. – Я здесь живу, если что…

– Меган…

Он знает, как меня зовут. Что еще? И почему мое имя звучит так, будто он тысячу раз его уже произносил? А я слышала.

– Не ходи за мной, слышишь? Потому что я никуда с тобой не пойду! Пипа… Пипа!

Собаку пришлось сгрести с травы и тащить домой на руках.

Тот, чьего имени я не знала, не пошел следом – я не единожды оглядывалась. Он так и остался стоять там, где стоял. Печальный, но все еще решительный, опустивший голову.

Странный тип.

И откуда это странное чувство, что хотелось с ним поговорить еще?

«Давай, будь дурой. Маньяки – прекрасные психологи! Видели, ни одного честного и прямого ответа? Пойдем со мной… Домой. На доверии… Сколько дур уже на его счету? Десять, двадцать? Хочешь быть двадцать первой?»

Двадцать первой я быть не хотела.

* * *

(Jim Brickman – The Journey)

С утра, как это обычно водилось, мама распланировала день за меня: «Поедешь с Бобом к свекрови, поможешь с прополкой – я все равно не могу, у меня на руках Бетти…»

Свекровь – тетя Ребекка, живущая в двухстах километрах от Степлтона. Два часа езды на машине, целый день в огороде.

Если бы не вчерашняя встреча в парке, я бы дала матери отпор (кому хочется тратить бесценную субботу – день свободы от занятий – на ерунду? Мне точно нет), но теперь подумала – почему нет? Ведь только на руку.

«Он сказал: семьдесят два часа. Вот и пусть проводит их в одиночестве, а после уезжает туда, откуда приехал». С отчимом нудно, но спокойно. И никто не попытается достать меня очередной попыткой «поговорить».

* * *

– Как дела в институте?

– Все хорошо.

Боб водил Кайтон десятилетней давности (старый, но всегда отполированный), носил очки в тонкой оправе и тщательно зачесывал волосы набок. А еще пытался вести вежливую беседу. С виду равнодушную, но чуть виноватую, словно между строк говорил: «Я не такой уж плохой парень, извини, что увел у тебя мать. Но ты ведь уже большая девочка, верно? Тебе пора иметь свою семью. Симпатичные парни охотно смотрят на симпатичных девчонок – ты ведь знаешь. Нужно просто красиво уложить волосы, подкрасить ресницы и начать смотреть по сторонам…»

Наши вежливые беседы я не любила.

Мы выехали рано утром; во дворе я никого «подозрительного» не заметила. Теперь Степлтон был уже в получасе езды позади.

– Если с историей будут проблемы, я помогу подтянуть.

– Спасибо.

Отчим знал, что беседа не состоится, но все равно пытался.

– Мама обещала приготовить к нашему приезду яблочный пирог.

Я молчала. А он все говорил – о погоде, о студентах, новых лекциях, которые планировал начать читать осенью, – пытался загладить внутреннюю вину, которая, я откуда-то точно это знала, не заглаживается словами другого человека. Это переосмысление, долгий путь к себе. К пониманию, что каким бы ты ни был, что бы в жизни ни делал, ты не виноват. Быть кем-то ценным и любимым для себя, несмотря на людей и обстоятельства, – великое умение.

Опять дыхнуло забытым сном. И почему-то стало грустно.

– Купим в магазине на заправке сэндвичи?

Я кивнула.

– И кофе. Я заплачу.

Подъехали; скрипнул тормозной рычаг. С облегчением заглох изношенный двигатель.

– Тебе с тунцом? Ветчиной, майонезом?

Я любила с колбасой и помидорами.

– Возьми мне тот, который открывается ленточкой.

– Какой ленточкой?

Как какой? Твердые прозрачные коробочки из тонкого пластика, склеенные из двух половинок клейкой ленточкой – потянул, и готово. Дело двух секунд. В такие всегда кладут самые свежие…

– Мег, с какой ленточкой?

Я очнулась. Перевела взгляд на полку, где стояли готовые салаты с пропечатанным на крышке сроком годности, коктейли-смузи, овсяные напитки, холодные супы в контейнерах. И только теперь поняла, что сэндвичи здесь всегда упаковывали в обычный целлофан.

Незаметно вздрогнула. Попыталась опять припомнить «ленточку» – откуда я ее взяла? Но та уже уплыла в небытие.

– Мне… который с ветчиной.

– Понял.

Боб не заметил моей растерянности. Он уже ушел к кассе платить за кофе.

* * *

Я опять сбежала.

Я всегда сбегала.