Младший брат, ставший жертвой взрыва в студенческой аудитории… Владелец пансиона, которого смертельно напугал медведь, раскатывавший на уницикле в полосатом костюме, что остался от свихнувшегося толкователя снов… И конечно же, калека, передвигавшийся только на руках и задушенный на эскалаторе собственным галстуком… все эти трагические события — предвестники иных трагических событий, которые оборвут жизни героев романа «Мир глазами Гарпа» и других моих романов. Вполне реальные, хотя и редко встречающиеся. Многие рецензенты подчеркивали мой особый «дар» к созданию эксцентричных ситуаций.

Но, как говорил мне Генри Роббинс (я поверил ему и верю до сих пор), самым эксцентричным в «Мире глазами Гарпа» является то, что рассказ «Пансион “Грильпарцер”» написал девятнадцатилетний парень. Ни один рецензент не упомянул об этом.

На момент создания «Грильпарцера» я успел написать три с половиной романа. Мне было тридцать четыре. И я уже тогда знал: я — автор романов, а не рассказов. Тем не менее ни до, ни после я никогда не работал с таким упорством над рассказом, поскольку хотел, чтобы читатели романа «Мир глазами Гарпа» знали: Т. С. Гарп — хороший писатель.

Пока от Фреда не ушла жена, он не помнил своих снов и не знал, снились ли они ему вообще. Потом ему вспомнились смутные кошмарные сны из детства и довольно яркие, полные необузданных сексуальных желаний сны более позднего периода. Но период тот был абсурдно коротким: от достижения половой зрелости до женитьбы на Гейл (он женился совсем молодым). Скорее всего, за десять лет, прожитых в браке, снов у него просто не было. Однако этот отрезок жизни все еще оставался саднящей раной, и Фред старался глубоко туда не влезать. Но он знал: Гейл в эти годы была настоящей «дьяволицей снов». Каждую ночь ей снилось что-то захватывающее. По утрам Фред просыпался с ощущением растерянности и тупого безразличия и видел нервное, взбудораженное лицо жены, которой опять приснился увлекательный сон. Гейл никогда не рассказывала ему содержание своих снов; только подтверждала, что они ей снятся. Ее очень удивляло отсутствие сновидений у мужа. Как-то она сказала Фреду:

— Тут одно из двух: либо ты все-таки видишь сны, но они слишком болезненные и ты предпочитаешь их забывать, либо ты… мертвый. Люди, не видящие снов, все мертвые.

В последние два года их совместной жизни Фред находил, что оба предположения не лишены некоторого смысла.

После ухода Гейл он ощущал себя «достаточно мертвым». Даже его подружка, ставшая для Гейл «последней каплей», не могла его оживить. Фред считал, что брак распался исключительно по его вине. Прежде Гейл была счастливой, верной ему женой, пока он не заварил эту кашу и Гейл не пришлось отплатить ему тем же. Его интрижки повторялись снова и снова, пока жене не надоело. Гейл звала его «влюбчивый Фред». Почти каждый год он в кого-то влюблялся. Гейл говорила ему:

— Знаешь, Фред, я бы еще стерпела, если бы ты просто сходил на сторону и перепихнулся. Но почему ты так глупо залипаешь?

Он и сам не знал. После ухода Гейл подружка Фреда показалась ему настолько глупой, асексуальной и вульгарной, что он недоумевал о причинах, толкнувших его на этот разрушительный роман. Словно предчувствуя конец супружеских отношений, Гейл была особенно щедра на упреки. Поэтому с ее уходом Фред облегченно вздохнул. Но он скучал по сыну. За десять лет совместной жизни супруги произвели на свет только одного ребенка. Их сыну Найджелу было девять. Родители считали собственные имена настолько заурядными, что наградили бедное чадо редким книжным именем. Сейчас Найджел занимал изрядную часть в ожиревшем сердце Фреда, чем-то напоминая раковую опухоль, рост которой удалось остановить. Фред еще мог выносить разлуку с сыном (фактически они не ладили с тех пор, как Найджелу исполнилось пять). Тяжелее было сознавать, что мальчик ненавидит его. А если еще нет, то скоро научится. Фред в этом не сомневался.

Научилась же Гейл.

Иногда Фреду думалось: умей он по-настоящему видеть сны, он не стал бы заводить эти ужасные интрижки с регулярностью одного раза в год.

В первые недели после ухода Гейл Фред не мог спать на общей кровати, десять лет прослужившей им супружеским ложем. В результате развода Гейл получила Найджела и деньги. Дом остался Фреду. Он спал на кушетке — жесткой, узкой и совершенно непригодной для сновидений. Фред ворочался и стонал во сне, пугая своими стонами собаку (собака тоже осталась с ним). Утром он просыпался с ощущением перегара во рту, хотя в эти дни совсем не пил. Однажды ночью ему привиделось, что его выворачивает в машине. Вместе с ним ехала миссис Биэл. Фред, скрючившись, блевал прямо на рулевое колесо, а миссис Биэл колотила его сумочкой и кричала: «Едем домой! Едем домой!» Картина была на удивление яркой, и Фред вдруг понял: он видит сон мистера Биэла. Тот много раз спал в их доме на кушетке и видел этот ужасный сон. Сон никуда не исчез: он таился в кушетке, чтобы присниться тому, кто будет на ней спать.

С кушетки Фред перебрался в комнату Найджела, на жесткую и тоже достаточно узкую детскую кровать. Это была «капитанская» кровать; ее подиум имел выдвижные ящики для хранения одежды и игрушек. От кушетки у Фреда болела спина. Кровать сына могла лишь добавить боли, но Фред пока не был готов вернуться на остывшее супружеское ложе.

В первую же ночь, проведенную им на кровати Найджела, Фред понял, что неожиданно приобрел странную способность… или она вдруг овладела им. Он видел сон девятилетнего мальчишки — сон Найджела. Фреда этот сон не испугал, однако для Найджела он был сущим кошмаром. Фред-как-Найджел гулял по полю, когда наткнулся на большую змею. Для Фреда-как-Фреда змея выглядела скорее комичной — огнедышащая змея с рыбьими плавниками! Змея то и дело бросалась на грудь Фреда-как-Найджела, а он оцепенел от страха и не мог даже закричать. Сам Фред-как-Фред в это время находился на другом конце поля. Фред-как-Найджел его видел и пытался крикнуть: «Папа!», однако изо рта вырывался только шепот. Настоящий Фред стоял над ямой, где недавно жарили барбекю. Там еще оставались тлеющие угли, и Фред-как-Фред мочился на них, чтобы погасить. Из ямы с шипением поднимался пар, остро пахнущий мочой. Шипящий пар заглушал слабые крики сына.

Наутро Фред решил, что сны девятилетнего мальчишки слишком очевидны и банальны для него. Он уже не боялся вернуться на бывшее супружеское ложе. Во всяком случае, когда он спал там вместе с Гейл, никаких снов ему не снилось. Какими бы насыщенными ни были ее сны, Фреду не перепадало ни частички. Но спать одному — совсем не то, что спать вместе с кем-то.

Вечером Фред улегся в холодную постель. Уезжая, Гейл забрала с собой сшитые ею портьеры. Он быстро заснул и, конечно же, попал в сон Гейл. Он увидел высокое зеркало, а в нем — отражение Гейл. Она была обнаженной. На мгновение Фреду подумалось, что он видит свой сон. Возможно, навеянный тоской по Гейл: эротическое воспоминание, подогреваемое нестерпимым желанием ее вернуть. Между тем Гейл в зеркале отличалась от его теперь уже бывшей жены. Эта Гейл была старой, дряблой, и ее голое тело вызывало желание поскорее чем-нибудь его прикрыть. Она рыдала; ее руки мелькали, будто чайки. Гейл разглядывала разные предметы женского туалета, которые еще сильнее подчеркивали уродство ее старческого тела. Вскоре возле ее ног скопилась целая груда белья. Гейл опустилась вниз и зарылась лицом в одежду, прячась от зеркала. Фред смотрел на ее спину с выступающими позвонками. И вдруг ему вспомнилась кособокая лестница в довольно грязном переулке. Воспоминания были времен их медового месяца, проведенного в Австрии. Спина Гейл была очень похожа на ту лестницу.