И Стюарт, повернувшись к Тади Бою спиной, прыгнул. Его руки, костлявые, словно руки мертвеца, встающего из могилы, крепко вцепились в холодные прутья, ноги на какое-то мгновение зависли над пропастью; но вот он оперся о наличник коленом, а локтем — о решетку. Как камнеломка, вжимаясь всем телом в едва различимые неровности стены, просунув руки и голову сквозь прутья, он забросил темный канат в ночную мглу, раскручивая оставшийся моток, и крепкий конопляный трос, свистя, полетел вдоль стены, пока не достиг высоты, где должна была находиться голова Тади Боя.

Лаймонд тоже совершил свой смертельный прыжок. Соскальзывая, теряя равновесие, он разглядел в темноте приближающийся канат и соскочил со стены.

Стюарт страховал его. Прутья до кровоподтеков врезались в плечи, канат в кровь обдирал ладони. Затем наступил момент, которого лучник ждал: он ощутил, как натянулся канат, обвязанный у ног вокруг пояса, и это означало, что Тади Бой, раскачиваясь, как маятник, достиг самой нижней точки амплитуды. Стюарт, не щадя отчаянно ноющих рук, изо всех сил вцепился в решетку окна — и прутья выдержали.

Колебания прекратились. Будто у него из ушей внезапно вынули затычки, до Стюарта донесся рев толпы с освещенных, оставшихся далеко внизу улиц. Давление на спину и поясницу ослабло. Тади Бой нащупал точку опоры и, стараясь прибегать к канату как можно реже, снова начал карабкаться вверх.

И вот наконец кудлатая голова, черная на фоне черного ночного неба, показалась у самых ног лучника; ловкое, как у акробата, тело изогнулось, вывернулось — и Тади Бой, тяжело дыша, уселся рядом со Стюартом. Оллав фыркнул:

— Боже, ж ты мой: это ты всего-то столько прошел? Да я бы за это время дважды слазил туда и обратно. — В темноте блеснула белозубая улыбка. — Говорил я д'Энгиену, что ты стоишь десятерых таких, как он.

Потом они продолжили восхождение. Глядя на неутомимые, осторожные движения ирландца, Стюарт ощущал, как в нем поднимается какая-то животворная сила: внезапно возникшая благодарность к Тади за то, что тот попытался совершить; неистовая гордость за то, что совершил он сам. Сильный, уверенный в себе и свободный, единственный раз в своей жизни не завидующий никому, Робин Стюарт следовал за тем, кто вел его, все выше и выше на колокольню.

По реакции толпы Сент-Андре тоже понял: случилось нечто из ряда вон выходящее. Они начали взбираться с другой стороны и не видели, что происходит; но, обогнув угол башни, обнаружили, что соперники, несмотря на задержку, залезли уже на самый верх.

Весь в синяках и ссадинах, с пальцами, ободранными в кровь, Сент-Андре не замечал ничего: им владела одна только мысль: поскорее подняться на колокольню… во всяком случае, до того, как соперники закончат перебираться по канату в замок. Он нетерпеливо поглядел вверх, прикидывая расстояние, молясь, чтобы де Женстан, шедший по его следам, двигался побыстрее.

Прямо над его головой, словно посланный самим Богом, свисал длинный канат. Извиваясь по стене, он уходил в высоту, насколько хватало глаз, и кончался — если кончался вообще — чуть ли не у самой колокольни. Два прыжка — и Сент-Андре поймал канат: широко расставив ноги, попробовал его одной рукою, потом двумя. Затем медленно, осторожно стал подтягиваться.

Канат отлично выдерживал его вес. Через мгновение, спокойно, как на поле битвы, просчитав опасность и решив рискнуть, он зацепился за канат ногами и полез наверх.

Далеко внизу за ним наблюдали зрители, запрудившие улицу: они видели, как свободный конец каната, извиваясь, бьется о неровные камни башни. Далеко в вышине, над их головами, что-то шевельнулось в ночной темноте, пробудилось могучее эхо, словно некий призрачный вихрь пролетел, вбирая в себя застоявшийся воздух. Вот накатило вновь: задрожало небо, где-то в иных мирах прозвенело слово, произнесенное жутким, нечеловеческим языком.

Зрители видели, как Лоран де Женстан, побледнев, задрал голову вверх, и сам Сент-Андре замер, поставив ногу на выемку в камне. Канат дернулся, и могучий басовый колокол Сен-Ломе рявкнул над спящей долиной Луары. Канат качнулся еще — и колокол заговорил снова. Сент-Андре, который висел уже так близко, что чуть не оглох, в бешенстве взглянул вверх, потом вниз, на своего напарника. Затем маршал разразился потоком брани, какую редко услышишь на суше или на море, и не без причины: он болтался на середине каната, привязанного к веревке церковного колокола. Выбор был невелик: либо проиграть состязание, либо взбираться под колокольный звон, разносящийся по всему Блуа.

Маршал де Сент-Андре не колебался ни минуты. Быстро перебирая руками, он заторопился вверх по канату, и де Женстан за ним; огромный колокол гудел и стонал над сонной землею, и теперь во всем Блуа не осталось ни единого темного окна; город и дворец сверкали на своих двух холмах, как некие оазисы наслаждения, странная зимняя сказка о древнем городе, погрязшем в разврате. Бряцая пиками, городская стража явилась на зов набата. Горожане, в ночных колпаках, завернувшись в простыни и одеяла, метались по улицам, словно тля по цветочному горшку, залитому водой. Замок весь сиял огнями.

На колокольне не было ни души: только молчащий теноровый колокол Мария и огромный басовый колокол, язык которого продолжал двигаться по инерции. На полу лежало предпоследнее послание, с ключевым словом и финальным этапом маршрута. Чтобы победить, следовало достичь замка и добраться до лучника, что дежурил в королевских покоях.

К звоннице была пристроена деревянная платформа, окруженная веревочным ограждением. Прикрепленный к металлическому столбу, что стоял на распорках прямо на каменных плитах, перед ними предстал канат: он поднимался вверх, освещенный огнями, затопившими город, протягивался через пропасть, которая отделяла церковь Сен-Ломе от замка, растущего из скалы. Быстро перебирая руками, преодолев две трети пути, над бездной болталась угловатая фигура. А толстяк, который уже залез на кишащую людьми стену, совершал там, на дальнем конце, какие-то таинственные действия. Еще три-четыре ярда — и Стюарт тоже доберется до замка.

Сент-Андре бросился на платформу и нырнул под веревки. Как раз когда Стюарт на противоположном конце каната достиг наконец вожделенной стены королевского замка, маршал де Сент-Андре согнулся, вцепился в трос и повис над бездной.

Обрезать канат теперь было бы равносильно убийству. И еще оставался шанс, слабый, но вполне реальный, что им удастся вырваться вперед в битком набитом дворе: Сент-Андре издалека различал плотную толпу, которая никак не хотела расступиться перед Тади Боем и Робином Стюартом. Сент-Андре уже отдалился от церковной стены на три перехвата, а де Женстан как раз наклонялся, чтобы уцепиться за трос, когда оглушительный ликующий рев и с улицы, и из замка достиг их слуха. Зависнув в темноте над бездной на вытянутых руках, крепко обхватив ладонями канат, Сент-Андре повернул голову и поглядел направо.

На стене замка показался какой-то нелепый, уродливый силуэт, впихнутый в станину, по краям которой, шипя, горели факелы. Видны были колени, бедра и деревянная платформа внизу. Между большими ушами, черными, чудовищно длинными в дикой, дымящейся тьме, проглядывали бешено вращающиеся глаза; приподнятая верхняя губа обнажала крепкие зубы, а из разинутой пасти, перекрывая залихватские крики, истошный визг, безудержный хохот и даже едва отзвучавший колокольный звон, несся оглушительный, душераздирающий вопль. Ослик Тоша, которого кто-то отвязал и привел на стену замка, в полном рабочем снаряжении готовился исполнить свой знаменитый сольный номер: полет по канату от замка к церкви Сен-Ломе. Смирившись с неизбежным, Сент-Андре изо всех сил принялся работать руками, торопясь к спасительной церкви.