Но вот постучались в дверь. Пора. Иероним Петрович, чуть помедлив, развернулся, взял собранный чемодан и зашагал к выходу. С минуты на минуту должен был подойти на вокзал последний состав, на котором ему предстояло добраться до Барселоны и оттуда уже морем направиться в Севастополь. Ради такого дела Черноморский флот прислал не только несколько пассажирских пароходов с угольщиками, но и эскорт из четырех крейсеров: «Красный Кавказ», «Профинтерн», «Червона Украина» и «Киров». Конечно, они смотрелись жалко на фоне того же Итальянского флота, но добавляли гордости уезжающим людям – честно боровшимся за спасение Испанской Республики.

Их провожали. Пышно. Ярко. И эмоционально. На вокзале, на полустанках, где паровозы заправляли водой и углем, в порту. Везде, где было только можно, уходящие советские войска встречали толпы горожан с грустными лицами, цветами и музыкой. Чего тут только не играли. И «Интернационал» и «Гимн Коминтерна», и прочие революционные по своему духу композиции. Но когда до отправления оставалась буквально минута, большой сводный оркестр Мадрида на несколько секунд затих, а потом грянул «Прощание славянки». Без слов, конечно, но и этого хватило за глаза.

Спустя сутки вся Европа судачила об этой «выходке музыкантов», что-то напутавших, но тогда, в те секунды, что зазвучала эта музыка на вокзале Мадрида, у Иеронима Петровича выступили слезы на глазах. И не только у него. Молодые командиры и военные специалисты, не заставшие Империалистической войны, конечно, недоумевали от того, зачем решили вообще играть эту композицию, но те, кто помнил, кто застал, и особенно те, кто воевал, оказались тронуты до глубины души. Да так, что даже через две недели в кабинете Сталина эта музыка продолжила звучать…

– «Прощание славянки»? – задумчиво произнес Берия. – Мне кажется, эта композиция не очень хорошо вписывалась в революционные песни, звучавшие до того.

– Все так считают, – кивнул Берзин. – Кто-то думает, что это стало ошибкой организаторов, кто-то – что умышленная провокация. Но в любом случае, эффект от этой песни был совершенно неожиданный. – Сталин, продолжавший спокойно, но внимательно слушать доклад, не говоря ни слова, на этой фразе слегка повел бровью, демонстрируя удивление и заинтересованность.

– Так в чем же его эффект, товарищ Берзин? – уточнил Берия.

– У нас среди военных специалистов и командиров немалая часть участвовала в Империалистической войне, и для них она не прошла бесследно. Их песня тронула до глубины души, зацепив за какие-то старые струны. Вы понимаете… у людей на глазах выступили слезы. Даже у тех, что доказали свою преданность в Гражданскую войну, убежденно отстаивая наше дело с оружием в руках. Коммунисты, а все одно – зацепило. Некоторые даже беззвучно пели…

– Спасибо, товарищ Берзин, – все так же спокойно произнес Сталин. – Мы благодарны вам за доклад. Можете идти. Если у нас возникнут вопросы, мы вас вызовем. – И когда тот вышел, вождь повернулся к Берии и спросил: – Что думаешь?

– Думаю, что Тухачевский был прав, – задумчиво ответил Лаврентий Павлович. – Эта публичная позиция во многом маска, которую надели люди с той или иной целью. Внутри же совсем иные взгляды и ценности. Самая знаменитая песня царской армии смогла задеть в них глубинные струны, вынудив выглянуть из-под этой маски. Совсем чуть-чуть. Но этого достаточно, чтобы понять фальшивость красивых слов, звучащих с трибун. Истинных коммунистов очень мало. Боюсь, что даже в ЦК. Кроме того, если у армейцев и флотских свои ценности, которые идут с ними сквозь века вне зависимости от политической позиции, и с ними все относительно ясно, то с чиновниками и партийными работниками все очень неоднозначно.

– Насколько? – пыхнув трубкой, спросил Сталин.

– Настолько, насколько это возможно. Мы продолжаем проверять центральные аппараты партии и правительства, натыкаясь на совершенно возмутительные детали, связанные либо с моральным разложением личностей, либо с мутными делами, в том числе и с уголовными корнями. Практически все сотрудники, которых мы проверили, занимаются приоритетно личными делами. Кто-то карьерой, подсиживая коллег и руководителей, кто-то пытается улучшить свое материальное положение, кто-то просто плывет по течению, стараясь прикладывать к этому как можно меньше усилий, и так далее. Искренних коммунистов очень мало. Можно сказать, что их и нет вообще. Поскобли человека немного и из-под тонкого слоя «идеологически верной» штукатурки выглянет совершенно незнакомая и неожиданная личность. Люди просто надели на себя маски и говорят правильные слова, не очень сочетающиеся с их убеждениями. Особенно на местах.

– Чтобы построить идеальное общество, нужны идеальные люди… – тихо произнес Сталин, покачав головой.

– Что? – удивленно переспросил Берия.

– Я процитировал слова Тухачевского, сказанные мне, – усмехнулся вождь. – Боюсь, что с такими людьми нам коммунизма не построить. Но других нам взять неоткуда.

– А если перевоспитать?

– Вы сами в это верите? Запугать. Подавить. Подчинить. Да. Но перевоспитать взрослых людей? – Сталин задумался и молчал несколько минут, куря трубку. – Товарищ Берия, подготовьте мне подробный доклад по всем проверенным вами сотрудникам центрального аппарата. Плюс если у вас есть подобные сведения, то по некоторым директорам заводов и председателям колхозов.

– Конечно, товарищ Сталин…

21 ноября 1937 года. Москва. Всесоюзный XVIII съезд ВКП(б), созванный на полтора года раньше реального срока…

Тухачевский вошел в зал и слегка вздрогнул. Ровно два года прошло с момента начала этой авантюры. День в день. И именно сегодня судьба всего предприятия выходила на принципиально новый уровень.

Съезд начали собирать настолько неожиданно и энергично, что все делегаты, да и не только они, оказались сильно взволнованы. У многих партийных функционеров эта спешка вызывала обеспокоенность, которую Тухачевский отчетливо видел на лицах начальствующего состава как в Москве, так и в регионах, где он частенько бывал. Особенно сильно обострял напряжение тот факт, что чистка последнего года продолжалась и ее принципы были многим не понятны. Ведь отправки на принудительное лечение в психиатрические клиники, аресты по уголовным делам и редкие расстрелы шли по неясным правилам, сильно отличавшимся от прежних. Партийная номенклатура ждала этого внезапного съезда с ужасом и нетерпением, предвкушая какие-то кардинальные перемены.

Вот и сейчас, сидя на своем месте в третьем ряду, Тухачевский наблюдал озабоченные лица, лишь слегка прикрытые формальной благожелательностью и наносной радостью.

Началось.

Не спеша вышел Сталин. Подождал, когда завершатся приветственные аплодисменты, и произнес:

– Товарищи. По регламенту я должен произнести отчетный доклад, тезисы которого с цифрами наших достижений вы получили перед началом заседания. Но, к сожалению, я вынужден внести предложение об изменении регламента, – переждав кратковременный всплеск шума в зале, Сталин закончил: – Прошу поставить на голосование вопрос о предоставлении слова товарищу Мехлису.