Лифт в это утро полз со скоростью улитки, еле-еле до-клацав до верхнего этажа, и, наконец, выгрузил Темпл с финальным металлическим лязгом.

Она прошла несколько шагов до высокой двустворчатой двери и нажала перламутровую кнопочку звонка. В пятидесятые годы строители еще использовали настоящий перламутр.

Мелодия повторяла ее собственный дверной звонок. Она прозвучала эхом в глубине пентхауса, и через секунду дверь распахнулась.

Гавайская накидка Электры сегодня была желтой с фиолетовым, дополнительно со вкусом расцвеченная всплесками бирюзового и светло-зеленого. Она ниспадала штапельным каскадом от шеи хозяйки до ее босых ног.

— Входите, — скомандовала она. — Ну-ка, ну-ка… Вы сегодня выглядите гораздо живее!

— Спасибо. — Темпл сегодня надела красно-белый матросский топик с короткой темно-синей плиссированной юбкой и сине-красно-белые туфли от Джордана. Она покрутилась перед хозяйкой, юбка поднялась широким колоколом.

— Очаровательно. По сравнению с тем, что я видела вчера, это большой прогресс… Я накрыла завтрак на патио. Там пока еще тень. — Электра взяла Темпл за руку и повела по коридору, с двух сторон завешенному зеркальными жалюзи, что создавало эффект комнаты смеха.

В комнате, в которую они вошли, Темпл уставилась на тумбу-телевизор светлого дерева из пятидесятых годов, которую она однажды видела краем глаза из коридора: тогда она не проникла в апартаменты Электры дальше порога. На тумбе по-прежнему стоял огромный зеленый хрустальный шар на бронзовой подставке, изображающей то ли столкнувшиеся «студебеккеры», то ли совокупляющихся слонов. Темпл так и не поняла, что именно.

Следуя за Электрой дальше, Темпл обратила внимание на полумрак, царящий здесь, обилие громоздкой антикварной мебели — например, несколько диванов, с ума сойти! — и стойкий запах эвкалипта.

Тихий стук в соседней комнате заставил ее замереть на месте, хотя Электра тянула ее дальше:

— Что это было?

— Ничего, — сказала Электра.

— Но мне показалось… — какое-то движение возле плинтуса, обрамляющего паркетный пол. Потом нижняя оборка дивана сороковых годов вздулась, точно юбка. — Электра, у вас есть домашние животные?

— Никто не может владеть животными, они свободны, — горячо заверила та.

— Тогда, может, крысы?..

— Вы что, думаете, я такая ужасная квартирная хозяйка?

— Тогда что? Привидение?.. — предположила Темпл в замешательстве.

— Боюсь, что нет. Хотя я очень старалась. В этом здании проводились сеансы вызова духов со времен его постройки.

— Это обворожительно! Я бы хотела… — На этом месте Темпл была выдернута из полумрака сквозь распахнутую французскую дверь на безжалостный свет.

На высоком пятом этаже суета лежащего в стороне Лас-Вегаса исчезла, точно никогда не существовала. Только башни отелей виднелись вдали, устремленные к небесам, точно бледные цветы пустыни. Золото, лазурь и нежно-зеленые мазки растворялись у горизонта подобно текучей акварели. Синие горы, в их вечном покое отдаленные от раскаленной, желто-белой карты сити, стояли, окутанные облаками, слегка подсвеченными нежно-розовым утренним светом.

Но прекрасный вид — это было еще не все. Патио Электры занимало всю крышу и было покрыто зеленью: тропические деревья в горшках, темно-фиолетовые листья суккулентов и кактусы самых замысловатых форм и расцветок, какие только встречаются на земле.

— Бегом-бегом, — сказала Электра. — Оладьи стынут. Темпл оглядела стол — большая круглая стеклянная крышка покоилась на какой-то мерзости: хоровод жирных ориентальных фигур с воздетыми руками, изображающих то ли Толстяка By из старой комедии про Гавайи, то ли толстопузого китайского божка удачи в своей самой дешевой версии. Поверх этих безвкусных, каких-то неуклюжих джентльменов на стеклянной крышке расположились, точно лилии на поверхности воды, аляповатые тарелки из цветного стекла — привет из прошлого, когда-то дешевые, нынче дорогие.

Темпл уставилась на горы пышных коричневых оладий, возвышавшиеся на тарелках. Возле каждой горки виднелось нечто белое, вроде сметаны или магнезии. Ну, по крайней мере, тут присутствовал кофе. Она сделала глоток из дымящейся кружки с поросенком.

— Цикорий, — объявила Электра, наблюдая, как Темпл борется с желанием выплюнуть темную жидкость. —

Попробуйте оладьи. Если вам нужно к ним что-нибудь нездоровое, то вот, в масленке, масло. Вегетарианское, без холестерина.

Темпл осторожно изучила предложенное. Масло было как масло. Подделки, конечно, не так вкусны, как натуральная еда, но оладьи требовали их чем-нибудь смазать, и она подцепила кончиком ножа желтовато-белую субстанцию. Тофу на краю ее тарелки вздрагивало, как живот Санта-Клауса, пока она намазывала оладью и запихивала ее в рот. Не так уж кошмарно, если жевать очень быстро. Электра накапала нечто, напоминающее крысиный яд, на свои оладьи.

— Вытяжка из свежей ржи, — пояснила она.

— Отлично, — сказала Темпл. — Как насчет свежих сплетен? Что вам удалось раскопать в «Голиафе»?

¦— Много чего, — Электра прожевала кусок, склонив голову и потрясая своими огромными серьгами в форме гроздьев бананов, ананасов, вишен и яблочек, как раз подходящими к завтраку. — С чего начать?

— С Дороти Хорват. Я встречалась со второй жертвой, и лично убедилась, что у нее был деспотичный любовник. Но Дороти была первой, и она осталась для меня загадкой.

— Дороти?.. А, вы имеете в виду Глинду. Да, все они знали Глинду… — Электра засучила дюжину стукающихся друг о друга цветных деревянных браслетов, точно рукава, поставила локти на стол и подалась вперед, чтобы рассказать Темпл все, что узнала.

— Многие танцорки живут очень простой жизнью. Им все равно, кто будет президентом, им плевать на загрязнения воздуха в Мехико, ничего глобального и никакая политика их не интересуют. Ведущая директива — выживание, как говорят в «Стар Треке». Их самое высшее образование — школа половых сношений, и они получили его слишком рано. Они поняли, что мир предложил им грязную сделку, и стараются соответствовать. Многие из них выбрали жутких любовников, некоторые сделали нелепые займы. Многие живут на копейки, тратя все, что получают от своих трудов на сцене, на костюмы для той же сцены, дешевую косметику и гору дешевых тряпок. Или на наркотики. Или на тех же жутких любовников. Многие из них матери-одиночки, и совсем не такие, как Мерфи Браун (Героиня одноименного комедийного телесериала, транслировавшегося в США с 1988 по 1998 гг.). Они родили, когда сами были еще детьми. Если они трудятся для чего-то, кроме ярких огней и полных трусов чаевых, то это — стремление удержать своих детей от кривой дорожки, по которой бегут они сами. Но мужчин они все равно выбирают неправильных — здоровенных байкеров зверского типа, или подлых хозяев клубов, которые гоняют девочек, как лошадей, пока они не выдохнутся полностью… короче — насильников и деспотов.

— Я уже примерно представляю себе картину, — вставила Темпл.