Понятия не имею, догадалась ли Джейн хоть о чем-то. Едва пробило шесть, я проснулся: голова моя была на подушке, Джейн посапывала на правом моем плече. Очень предусмотрительно я понюхал ее волосы: закат с примесью соли. С того самого утра ни одна женщина не разделяла со мной ложе, однако же ровно в шесть утра я легко могу вызвать в памяти запах Джейн Мэк. Поднявшись, огляделся и ощутил, как мысль моя крепнет и мужает. Что же это за вопрос, над которым я так мучительно бился? По своему обычаю, еще не вставая, я протянул руку к подоконнику за виски, сделав славный глоток, - меня так и затрясло, но ответа не нашлось. Потихоньку, стараясь не разбудить Джейн, вылез я из постели, накинул пиджак от костюма, плеснул в лицо холодной воды - и понял, что сегодня я с собой покончу.

- Ну разумеется!

Я с усмешкой смотрел на собственное мокрое лицо в зеркале - с глупой, тупой усмешкой. Конец всем маскам!

- Разумеется!

Не нужно больше пытаться совладать с фактом, под властью которого мне выпало жить, однако мне по силам совладать с самим фактом, что живу - тем, что покончу с собой, и тогда получится тот же, желанный мне результат: все-таки я совладаю. Я еле подавил смешок.

- Не кричать же на весь свет!

III. Оттого не существует "высшей" причины придавать чему бы то ни было ценность.

И я добавил: "чему бы то ни было, включая жизнь", после чего для меня сразу выяснился следующий пункт.

IV. Жить значит действовать. Конечных причин для того, чтобы действовать, нет.

V. Нет конечных причин для того. чтобы жить.

Последний тезис заслуживал того, чтобы несколько минут рассматривать его да перечитывать молча, а затем я завинтил колпачок авторучки, спрятал ее в карман, положил письмо Юстасии туда, где его должен отыскать Джимми, и, надев соломенную шляпу, вышел - ни чуточку ни о чем не жалея.

"Размышления" теперь завершены.

В идеале новую философскую позицию, как новую лодку, лучше всего выдержать денек-другой в доках, чтобы швы потеснее сошлись, прежде чем пойдут серьезные испытания. Но едва я показался в холле, как меня окликнул из своего номера капитан Осборн.

- Ты не на представление, Тоди, собрался, на баржу эту?

- Совершенно верно, сэр.

Капитан хмыкнул, прокашлялся, сплюнул в ладонь мокроту и заковылял мне навстречу.

- Пройдусь-ка и я с тобой, если не возражаешь, - объявил он мне. - Сто лет на представлениях этих не бывал. - Он засмеялся. - Мальчишечка-то наш Хекер - я его теперь Мальчишечкой называю - такого мраку на всех нас нагнал, надо, думаю, малость встряхнуться, пока ноги носят. Как ты, все в порядке?

Не следует, вообще говоря, так вот с ходу и осуществлять, что решил, это все равно как подставить новенькую лодку прямо под ураган.

- А Мальчишечка-то где? - спросил я, улыбаясь.

- Да не пойдет он, - отмахнулся Осборн, - больно стар для таких-то штучек. Я и не видел его с самого утра. Дай-ка я за тебя уцеплюсь, позволишь?

Так, стало быть. Построив лодку, пробуешь, не течет ли где, и хотя не очень-то беспокоишься, а все же интересно. Да и хорош тот, кто судно свое со стапелей спустить боится. Зачем же тогда над судном этим корпел?

- Пожалуйста, - говорю, и свел своего друга вниз по ступеням.

Не очень-то приметная в дневном освещении, "Оригинальная и Неподражаемая Плавучая Опера" выглядела несколько более импозантно, когда мы с капитаном Осборном двигались в ее направлении по окутывавшейся жаркими сумерками Длинной верфи.

От столба в доках протянули провода, и баржа переливалась многоцветными электрическими огнями, которые смотрелись бы совсем эффектно, будь потемнее. На крыше театрального зала уже устроились профессор Эйзен с тринадцатью музыкантами Лучшего морского оркестра Атлантики и Чесапика (страховка 7500 долларов), и, если не ошибаюсь, играли они "Ах, янки, янки, денди настоящий", а слушателей набралось несколько сот человек, в большинстве - негры - для того только и пришедших, чтобы послушать бесплатный концерт да поглазеть на кораблик с оперой, потому как денег купить билет у них не было. Касса вовсю работала - совсем немного осталось до начала представления, - и тянулась длинная очередь от этого павильончика к трапам на палубу. Капитан Осборн сразу ожил, пустив в ход свою трость, чтобы разогнать путавшихся под ногами мальчишек и очистить путь, пролегавший прямо к кассе.

Покончив с мелодией Джорджа Коэна, оркестр взялся за попурри из Стивена Фостера. Когда мы взобрались на борт, я обернулся и увидел в самом хвосте очереди Гаррисона с Джейн и Джинни. Они откупоривали пакетик с кукурузными хлопьями для Джинни и не обратили на меня внимания.

Зал был уже наполовину заполнен кембриджскими обитателями. Мы с капитаном расположились у штирборта, далеко от суеты, рядов семь еще за нами оставалось, - он все сокрушался, что поздно пришли, хорошие места уже заняты. Освещение было электрическое, но в одном рожке с лампочкой был и газовый фонарь, предназначенный для стоянок в городках поскромнее. Оглядывая публику, я видел почти сплошь знакомые лица. Полковник Мортон с супругой сидели в первом ряду у прохода. Несколькими рядами дальше устроился большой любитель таких представлений Марвин Роуз. Через весь зал приветливо махал мне Билл Батлер. Мой партнер мистер Бишоп тоже здесь вместе с женой, которую редко выводит на люди. Вошли Гаррисон и Джейн с девочкой, - может, теперь они меня и заметили, но не подали виду, хотя я им помахал, двинулись в противоположный угол. Джимми Эндрюса, как я и предполагал, не было: ясно, плавает на яхте с невестой, ведь к вечеру поднялся бриз, хоть и слабенький.

Над головами у нас Лучший морской оркестр (страховка 7500 долларов) завершил бесплатный концерт "Звездно-полосатым флагом". В зале заколебались: может, надо бы встать, но играют-то не прямо здесь. Кое-кто из мужчин уже начали подниматься, однако, поколебавшись, в смущении опять сели и принялись со смехом объяснять что-то женам, все время тыча пальцами наверх. Наконец, решительно встал полковник Мортон, ни на кого не оборачиваясь, и все мы последовали его примеру, рады были, что так или иначе дело устроилось. Когда гимн кончился, толпа слушателей, скопившаяся у входа, разразилась аплодисментами, а в зале заспорили, в самом ли деле нужно было вставать. Но вскоре внимание сосредоточилось на дверце под сценой - оттуда выходили оркестранты, сверкающие золотыми галунами на красных фраках, и занимали места в яме. Когда все они расселись и кончилась какофония, которую они подняли, пробуя инструменты, за пультом под овации балкона и похлопыванье по пюпитрам появился сам профессор Эйзен - тощий, с провалившимися щеками, этакий мрачный вандейковский тип - и поднял палочку, сразу завладев залом. Тихо померкли огни, палочка пришла в движение, и оркестр грохнул "Звездно-полосатый флаг". Мгновенье растерянности, и тут же мы опять вскочили на ноги, причем полковник раньше всех, несколько смутив Эвелин.