— Сможешь, — делает он ещё один оборот и легко, на одних руках, забирается наверх, туда, где теряется потолок. Я смотрю на него, и у меня кружится голова. А ему всё нипочём. — Я хочу, чтобы это место превратилось в сказку, Надь. В настоящую, самую лучшую и неповторимую. И без тебя, любимая, никак.

Он спускается вниз и встаёт рядом. Дышит чуть чаще. Ноздри его раздуваются, но на губах — мягкая улыбка.

— Я хочу, чтобы ты рисовала. Так, как умеешь только ты. Такого нет и не будет нигде — я уверен. Я даю тебе полную свободу действий. Снаружи, внутри, во всех помещениях — только твоя свобода и творчество. Продумай, смоделируй, осуществи свою и мою мечту.

— Нашу мечту, Сень, — плачу я от избытка чувств и кидаюсь ему на шею. — Конечно же я соглашусь! Кто бы отказался? Только не я! И пусть это будет нашей визитной карточкой — дом, в котором живут мечты и сказки!

Он целует меня долго-долго и нежно-нежно. А затем, раздевшись до пояса, танцует для меня. Чувственно, плавно, захватывающе. Музыка в телефоне звучит так себе, но то, что он вытворяет, затмевает всё.

Он похож на песок — такой же сыпучий и горячий. Он похож на гибкую ветвь, что гнётся во все стороны, но не ломается. Он похож на грациозного сильного зверя, что знает о своей исключительности, поэтому поигрывает мышцами и изгибается под разными углами.

Это танец освобождения и победы, торжества и любви. Сеня танцует для меня, но я чувствую: это гораздо больше, чем просто движения. Это гораздо сильнее и глубже, чем танцевальные па и трюки.

Так раскрывается его душа. В такт бьётся большое и доброе сердце, что умеет любить, но не умеет делиться на разные частицы. Он цельный, прекрасный. Мой любимый мужчина, которому я отдала и отдам всё, потому что по-другому не получится. По-другому нельзя. Только так, и никак иначе, потому что он красавчик. И это бесспорно!



Арсений

Май снова пахнет сиренью. Год. Целый год пролетел, а кажется, что вечность. Но в этой вечности мне было так хорошо, как никогда в жизни.

Мы едем в машине. Сзади Данька пытается строить бабушку Веру. Или она его — это как посмотреть. У них очень живой диалог получается. Сын активно пытается слова в предложения соединять, но пока у него получается коротко: «Баба, дай!», «Ни фоцю каси» (не хочу каши), «Де мама? Мамы неть».

Я сжимаю сурово губы. Вот доберёмся мы до мамы! Уж я ей устрою хорошую жизнь! А пока мы едем, лента событий разматывается перед глазами, как кадры семейной хроники — лучшие моменты, запавшие в сердце навсегда.

Ровно через месяц после свадьбы случилось сразу три очень важных события. Можно сказать, событие одно, но я бы не рискнул бы это утверждать. Мы роздали котят — трёх белых очаровашек. Беляна отправилась к Надиным родителям, Альбик поселился у моей мамы.

Как Надя уговорила их на этот подвиг, я не знаю. Но котята нашли своих хозяев. Нам даже в питомник обращаться не пришлось.

— Это такая ответственность! — вздыхала моя мать. — Но я согласна: у вас скоро ребёнок в семье появится, а четыре кота в доме — это перебор.

Последнего, самого толстого, но активного, Надя придарила онемевшему Ветрову.

— Слава! — заявила она торжественно. — Я решила тебя наградить котёнком почти сразу после нашего инцидента в больнице. Хотела сказать тебе: вот существо, которое очень нуждается в любви и заботе. Начни с малого. Научись любить. Стань для домашнего животного хозяином. Пусть котёнок растопит твоё сердце. Всё это я хотела сказать тогда. Но многое изменилось, — мечет Надя быстрый взгляд в сестру, что слушает её с независимым видом, разглядывая идеальные ногти. — А сейчас… я просто дарю тебе крохотный кусочек счастья. Вам дарю. В общем, вы сами решите.

Я впервые видел, как Слава Ветров сопит. Растревоженно, пытаясь подавить эмоции. Знай я его чуть хуже, подумал бы, что он пытается сдержать слёзы. Но нет, слезами там и не пахло. По крайней мере, он мужественно выдержал испытание мимиметром.

Кота он посадил на ладонь и посмотрел почти брезгливо. Малыш потянулся к Славе розовой мордочкой и ткнулся мокрым носом в лицо. Слава прикрыл глаза.

— Назову тебя Баксик. Будешь счастье и деньги в семью приносить. А то некому, понимаешь.

И Слава Ветров, этот резкий циник, спрятал котёнка за пазуху. А я почему-то подумал: всё меняется. Река жизни не стоит на месте. Вот и Слава… немного другой. Случись это с полгода назад, он бы отшвырнул от себя котёнка, как страшную заразу. А сегодня за пазуху спрятал и вполне доволен своим статусом — хозяин домашнего животного. Слава, у которого даже в детстве никогда не было ни хомячков, ни рыбок. Я уж не говорю о чём-то более крупном.

Даньку нам отдали ровно через четыре месяца и двенадцать дней после нашего заявления.

— Морозовы, я ещё не видела таких маньяков, в хорошем смысле слова, как вы, — сказала тётенька из опеки. Не та, что брезгливо пялилась на меня, а другая. — Вы всех на уши подняли. К тому же, за вас замолвила слово единственная родственница ребёнка. Понятное дело, она отказалась от него, и к мнению таких особ не слишком прислушиваются, но то, что она просила именно за вас, о чём-то да говорит. В общем, поздравляю, отныне вы — родители. Очень надеюсь, что мальчику будет с вами хорошо.

Так Данька официально стал Даниилом Арсеньевичем Морозовым. После суда, естественно. Но там вообще проблем не было — постарался мой старый друг Лёха Петровский, бывший мой напарник и стриптизёр в прошлом, а сейчас — солидный юрист с хорошей практикой.

— Я ж говорил: семейные дела — моя карма. Ну а я что, я ничего. Лишь бы всем в конечном результате было хорошо, — бубнил Лёха, но по блеску в его глазах я видел: всё ему нравится, всем он доволен, но бедным и несчастным немножко нужно прикидываться, чтобы не сглазить удачу.

— Мама! — сказал Данька, как только мы пришли его забирать, и протянул руки к Наде. Он у нас уже большой к тому времени стал, одиннадцатимесячный.

— Данька! — проворковала моя жена таким голосом, от которого мне всегда жарко становится. Они миловались, прижавшись друг к другу носами. Две улыбки, одно счастье на троих — огромное и неиссякаемое. Я очень сильно на это надеюсь. А ещё мне кажется, что Данька на меня похож. И мама моя считает точно так же.

— Ты только глянь, Сень, — хлюпает она носом, — глазки бархатные, как у тебя. И реснички загнутые. И кудри, кудри. Ты тоже у нас с локонами.

Это не новая песня, но каждый раз маму умиляет наше сходство. Наверное, оно не такое явное, как маме хочется, но я не возражаю: он наш, выстраданный, любимый ребёнок. Мы прикипели к Даньке, приросли. И пусть только кто-то попробует сказать, что он не наш сын.

Наде пришлось взять декретный отпуск, расстаться со своей любимой «Тау-Плюс». Стыдно сказать, но я радовался: все силы и неиссякаемую энергию она отдавала Даньке и очень важному для нас проекту — новой школе полденса.