— Господин, — сказал Порта, почтительно кланяясь старичку, который первый обратился к нам, — мы ваши слуги.

— Что-что? — спросил Малыш.

Он выпучил глаза, когда старший из калмыков засуетился возле Порты, начал ему делать небольшие подарки — всевозможные мелкие вещицы, еду и питье, а тот любезно все принимал с благодарностями на скверном русском. Потом к моему ужасу и удивлению предложил в обмен автомат.

— Слушай, ты что делаешь? — спросил пораженный Малыш.

— Заткни пасть и предоставь мне вести дела! — прошипел Порта. — Я знаю обычаи этих людей. С ними можно прекрасно ладить, если относиться по-доброму.

Порта в самом деле прекрасно ладил. Старик весело поглядел на него и в изумлении покачал головой.

— Какая страна! Какая невероятная страна! То всаживают нам пули в затылок, то обращаются с нами, как с членами королевской семьи… И это, — обратился он к Легионеру, — та простая страна, которую австрийский крестьянин отправил нас завоевывать! Адольф ничего о ней не знает. Ничегошеньки абсолютно…

Легионер неторопливо кивнул.

— Если на то пошло, — негромко заговорил он, — я и сам не уверен, что знаю. Сейчас эти люди добрые, безобидные, как ягнята… но погладь их против шерсти, и они тут же вцепятся тебе в горло…[94]

После чайного ритуала женщины убрали все с большого стола и накрыли его вышитой скатертью с замысловатыми кружевами по краям. Судя по тому, как благоговейно с ней обращались, я понял, что это обрядовая скатерть, возможно, хранившаяся в деревне несколько столетий, переходя от поколения к поколению. Нам подали местное вино в красивых глиняных бокалах, две девушки внесли барана, целиком зажаренного на вертеле. Поставили его перед деревенским старостой, тот снял со стены большую казачью саблю, блестящую, острую, и занес над головой. Малыш, встревожась еще больше, принялся нащупывать револьвер и свирепо взглянул на Порту. Признаюсь, мне тоже было несладко. Я сидел спиной к печи и поминутно оглядывался, там ли все еще мой автомат.

Староста со свистом опустил саблю и отсек баранью голову. Потом, держа ее на весу, торжественно пошел вокруг стола и положил ее перед Портой. Мы все сидели на голом полу, а Порта, заслуживший привилегированное положение, восседал по-турецки на большой шелковой подушке. Он самодовольно взглянул на голову и потоком бессмысленных, прочувствованных русских слов поблагодарил за оказанную честь.

Перед едой нас развлекли пляской. В дверях появились четыре девушки. На них были ниспадающие белые одеяния, видимо, символизирующие зиму, следом появились еще четверо в голубом, представлявшим весну. Комната огласилась бренчанием балалаек, и при виде пляшущих девушек Малыш отвел взгляд от Порты и внезапно потерял интерес к своему револьверу. Опустил руку и жадно подался вперед, лицо его расплылось в восторженной улыбке гориллы.

— Кончай ты! — сказал Легионер, обуздывая его. — Это не бордель!

Малыш бросил на него беглый взгляд.

— Тогда чего ж они так себя ведут?

— Развлекают нас, — ответил Легионер. — Нужно только смотреть. Руками ни в коем случае не прикасаться.

Малыш презрительно хмыкнул и снова стал смотреть на обворожительный спектакль, который разыгрывали перед нами четыре зимних и четыре весенних девушки. Танец он воспринимал только как гимнастическую прелюдию к постели, и, по всей видимости, искренне считал, что Легионер дурачит его.

Тем временем Порта, всегда больше интересовавшийся прозой жизни, чем грезами, вынул из бараньей головы мозг, разделил пополам и предложил одну половину старосте, другую его старшему сыну, чем вызвал в комнате ропот восхищения и уважения. Этот немец был хорошо воспитан и обладал утонченными манерами!

Кувшин с вином постоянно переходил взад-вперед. К счастью, в калмыцком обществе отрыжка считалась верхом вежливости, и Порта возрос в его глазах, громко испортив воздух, отрезав ухо барана и любезно передав его старшей дочери старосты. Казалось, достигнув вершины калмыцкого этикета, Порта наконец обрел свое законное общественное положение.

Старуха с семечками, сев между Легионером и мной, принялась рассказывать о том, что случилось в деревне перед нашим появлением. Оказалось, мимо проезжал на конях отряд НКВД, и они первым делом увидели коричневую рубашку, сушившуюся на веревке перед домом.

— Перед домом Розы, — печально сказала старуха. — То была рубашка ее любовника. Ее любовником был немец.

Легионер скривил гримасу.

— Можно подумать, речь идет об эсэсовцах.

Комиссар, который командовал отрядом, срезал саблей рубашку и топтал конем, пока она не превратилась в лохмотья, а после этого мелочного жеста презрения послал двух подчиненных в дом искать Розу, которая спряталась в печи. Семнадцать лет назад там же прятались троцкисты. Розу нашли и повесили, как в свое время троцкистов. Вместе с ней казнили еще нескольких жителей деревни, в том числе единственного сына старухи. Тела бросили в снег и запретили родным устраивать приличные похороны. Легионер и я слушали рассеянно. Мы были буквально набиты рассказами о подобных происшествиях, и повесть ее нас не особенно трогала.

Порта с Малышом наполняли животы жареной бараниной и вином, сидели с глупыми улыбками на лицах и с танцовщицами на коленях, а я положил голову на плечо Легионера и закрыл глаза. Воздух был насыщен дымом и запахом пота, вино оказалось крепче, чем я предполагал. Полусонный, я почувствовал, как старуха придвинулась ко мне. Ощутил на лбу ее руку, отбрасывающую назад волосы, услышал ее тонкий, надтреснутый голос. Я походил на ее сына, единственного сына, убитого молодчиками из НКВД. Мы были одного возраста. Очень походил… Я заснул с легким ощущением ее старческой, мозолистой руки, гладившей меня по лбу, и впервые за много месяцев мне снилось, что война кончилась.

Наутро, когда мы уходили, старуха сунула мне в руку баранью ногу.

— Тебе, — прошептала она. — Смотри, никому больше… только тебе! Да хранит тебя Бог, сынок…

Попрощаться вышла вся деревня. Кое-кто дошел с нами до реки, но перейти ее не посмел никто. На той стороне прочесывали местность войска НКВД. Калмыки ненавидели их, боялись больше всего на свете.

— В Индокитае то же самое, — задумчиво проговорил Легионер. — Можно было чувствовать себя как дома среди врагов и погибнуть от рук своих… Помоги Бог этим беднягам, если комиссары узнают, что мы были там.

Отступление продолжалось. Метель продолжалась. Заблудившись в лесу, мы встретили отбившихся от своих казаков. Те и другие удивились этой встрече, но мы нехотя остановились для боя с ними. Казалось верхом безумия сражаться в метель посреди леса. Думаю, обе стороны с удовольствием предпочти бы разойтись без обмена ударами, но всегда находятся фанатики вроде Хайде, стремящиеся убивать.