Царь Борис после кратковременной радости от разгрома самозванца, встревоженный известием о его чудесном спасении, досадовал на Мстиславского и Шуйского и всех их неудачливых сподвижников. Посему царь был вынужден послать к ним окольничего Шереметева и думного дьяка Власьева с большой дружиной и «гневным словом». Только «гневное слово» царя произвело обратный эффект: в войске возникло большое недовольство. Причем гнев царя на пассивное поведение воевод и их подчиненных мог привести и к неповиновению всего войска, когда к тому худому времени многие «воинские и чиновные люди склонялись к желанию избыть гневного царя Бориса».

Штурм Рыльска после «гневного слова царя» странным образом не получился из-за странных несогласованных действий военачальников Мстиславского и Шуйского, тоже к тому времени ознакомившегося с манифестом самозванца, с опосредованным обращением его к памяти героя обороны Пскова Ивана Шуйского, отравленного угарным газом в ссылке по приказу Годунова.

Мстиславский и Шуйский отвели свои войска от Рыльска в чистое поле для похода на Севск и снова удивили Годунова и все Русское государство своей вопиющей бездарностью полководцев и ничтожным эффектом отхода. Наоборот, окрепшие духом простые жители Рыльска сделали неожиданную вылазку для отходящего в поле войска и разгромили арьергард, отбив большой обоз с имуществом, которое Мстиславский не успел вывезти из лагеря осады. Самозванец, узнав об этом, расхохотался: «Вот и подарок от старого лиса Федора Мстиславского. Буду ждать подарка от лысого Шуйского».

И был скорый подарок от Василия Шуйского и малодушного боярина Михаила Салтыкова, когда те с многотысячным войском осадили в феврале 1605 года небольшую крепость Кромы с числом защитников в полтысячи донских казаков с их храбрым атаманом Карелой. Осаждающие ночью подожгли город, заняли пепелище и вал, но казаки Карелы меткой стрельбой в темноте не позволили подойти войску к острогу и овладеть им. Всего-то надо было взять последнее укрепление изменников и казаков. Но боярин Салтыков, исполняя волю Шуйского, приказал в переломный момент отступить войску от крепости Кромы. Ни Мстиславский, ни тем более Шуйский не наказали Салтыкова, даже не отстранили его от командования.

А третий и, возможно, главный подарок Мстиславского и Шуйского самозванцу заключался в падении дисциплины в войске. В мощном неуправляемом дезертирстве из царской армии худородных дворян, прознавших про тайное желание военачальников распустить свою армию, несмотря на постоянную накачку их из Москвы царем: «Брать этой зимой крепости Рыльска, Кромы, Путивля и Чернигова».

Решение Мстиславского и Шуйского распустить армию на отдых, «до лучших времен», чтобы начать с новыми силами летнюю кампанию против засевших в крепостях сторонников самозванца, не было согласовано с царем и Думой. Годунов был взбешен этим решением бояр, пассивность которых позволяла подозревать самих их в тихой коварной измене. Вроде понятна позиция военачальников: зимние военные действия среди заснеженных полей и лесов, когда на обозы с провиантом и боеприпасами нападает озлобленное местное население, чревато не только пораженческими настроениями войска, но и самыми печальными последствиями – с бунтом и переходом крупных соединений на сторону самозванца.

Даже подошедшее свежее войско Шереметева, осадившее крепость Кромы и использующее доставленное по распоряжению Годунова несколько осадных орудий, ничего не могло сделать с «крепким орешком» Кром, построенным московскими воеводами всего десять лет назад. Годунов еще шутил с думскими боярами: «Хорошую крепость я заложил, настолько хорошую, что отбить ее мое войско у горстки казаков не может». Но бояре видели испуг на вроде бы смеющемся лице царя. Его уже откровенно страшила начавшаяся с февраля позиционная, вялотекущая война с коварным противником, закрывшимся в его же, годуновских, крепостях, либо им построенных, либо перестроенных и укрепленных на случай войны с Речью Посполитой.

На известие своих пассивных военачальников, что с конца февраля в армии свирепствуют инфекционные болезни, Годунов отреагировал мгновенно: был послан большой обоз с лекарствами и провиантом. Но военачальники, затаившись, не сообщали царю, что почти треть некогда боевой армии дезертировала…

А тут новые известия, уже в апреле 1605 года, от царских гонцов о мятежных настроениях в Смоленске, куда проникли лазутчики самозванца…

– Хоть самому иди на войну, сынок, – пожаловался царь царевичу после заслушивания дьяков на «утренних занятиях» с Федором, – только вот куда идти, в Смоленск или в северские земли биться с самозванцем?

– Отпусти меня, батюшка, с конным отрядом. У меня есть хитрый план выкурить самозванца из крепости и разбить его, разумеется, с помощью войска Мстиславского.

– Как бы он сам не попытался нас самих из Кремля выкурить, – мрачно пошутил Годунов. – Ты же видишь, что пока я тебя от себя никуда не отпускаю. Опасность чувствую, потому и держу при себе.

– А что тебя тревожит, государь?

– Если честно, даже больше мятежных веяний в смоленском «ожерелье», странная зловещая пассивность воевод. Словно нарочно замерли, чтобы дать время самозванцу укрепиться… Затаились воеводы со змеей измены за пазухой, чтобы отравить жизнь Отечества и православного царя предательством, ради разгула лиха…

– Ты чуешь измену, отец?

– Не без этого… Сначала показали самозванцу, кто еще хозяин положения на поле боя, а потом перестали его атаковать, чтобы тот знал, с кем можно иметь дело в союзе против царя… А еще меня насторожили донесения моих людей о невероятных злодействах, которые мои военачальники и воеводы учиняли на северской земле, чтобы крестьян и пленных отшатнуть от царя и заставить прислониться к самозванцу… Вместо того чтобы ловить самозванца, гонясь за ним, устроили казни публичные и зверства с населением, которое якобы поддержало самозванца… Так ведь все население моего государства побежит к самозванцу, взбунтуется против своего царя-изверга, ирода, избивающего младенцев, женщин и стариков не щадящего…

– Даже так? Неужели так все серьезно и бесповоротно?

– Да, сынок, всегда можно постараться повернуть ход событий в нужное русло, если время не упущено, если есть хоть последняя возможность вмешаться и все изменить и переиначить… Только самое опасное и жуткое дело, что может быть, – когда твои военачальники без приказа сверху насилуют невинных подданных царя ради мести Годунову, вспомнив ссылку их родичей… Мне хотят отмстить, ударить меня побольнее или насмерть убить, использовав самозванца втемную, как таран против меня, тебя… Возможно, уже пришло время, чтобы покарать изменников жестоко и без пощады… Вырвать жало измены вместе с корнем… Сил бы только, здравия на все это хватило…

– Нет ничего страшнее измены, отец…

– Нет ничего страшнее поголовного предательства и измены опасного Смутного времени…

– Пришла беда, отворяй ворота, – сказал Федор серьезным голосом пятнадцатилетнего пророка. – Отворив двери, бессмысленно прятать голову в песок и не замечать поголовной измены и предательства… Надо драться…

– Я и буду драться, сынок, только выслушаю завтра астрологов и колдунов по поводу текущей ситуации в стране и мире, отобедаю с послами, чтобы кое-что выведать о шведах и поляках… Может быть, натравлю кого-нибудь на самозванца или стравлю их друг с другом, как собак… Только сначала придворных и иноземных астрологов выслушаю, что и как звезды и кометы шепчут посвященным в тайны астрологии…