И с каждым таким испытанием менялся и он сам. А вместе с тем и его желания. Да, на словах, если бы его кто-то спросил, он бы еще вчера ответил то же самое, что и восемь лет назад. Может быть, не так уверенно, но ответил. Сейчас же в его голове что-то щелкнуло и пришло понимание. Важное и очень серьезное понимание. На самом деле он хотел не этого.

Здесь, в прошлом, лишенном толстого слоя пропаганды, Ярослав отчетливо увидел важнейшее из фундаментальных противоречий общества. То, которое разрушало и разъедало его даже там – в XXI веке, прикрывшись фиговым листочком лжи. Красивой, изящной, но от того не менее ядовитой.

В середине IX века люди оказались не так искусны в «вешании лапши» просто потому, что общий уровень развития окружающих являлся до крайности непритязательным. И не требователен к «пастырям». Все было намного проще. Намного банальнее. Намного очевиднее… Для того, кто ранее жил в зоне с кардинально большей конкуренцией идеологического бреда.

Почему аристократы с таким маниакальным упорством продвигали и отстаивали аврамическую религию или любые иные учения, требующие отрешения от мирского? Почему они стояли за торжество духа над телом? Пусть и на словах. Но все же?

Все просто. Потому что у того, кто не ценит мирское, его легко отнять. Того, кто верит в блаженство после праведной жизни, легко убедить, что те тяготы, боль, страдания и нищета – это всего лишь испытание, и только пройдя их достойно, можно после смерти обрести что-то большее. Только тех, кто считает, что Царствие небесное будет в руках нищих, легко держать в черном теле и обирать… обирать… обирать… легко и спокойно.

И так далее… и тому подобное…

Ярослав же своими разговорами о вере сумел вызвать бурю.

Его слова расползались по западу Евразии, словно яд по венам.

Старые религии вновь начали поднимать голову. А там хватало тех, что не выступали за отрицание мирского. Во многих из них человек сотрудничал с высшими силами, выступая пусть и младшим, но партнером. В отличие от концепции аврамических верований, стоящих на концепте безусловного греха, подавляющих волю людей через спекуляции на чувстве вины.

В свое время, во II–III веках нашей эры, христианство смогло проложить себе дорогу признания в Римской империи через оппозиционно настроенную аристократию. Она сплотила силы, противостоящие Императору, единой идеологией. Из-за чего правители могущественной Империи оказались вынуждены уступить и возглавить то, чему не в состоянии противостоять…

Выбор меньшего из зол не делает его чем-то иным. Не первая и не последняя история. Старая, как мир, и гнилая, как тропические болота.

Ярослав прекрасно понимал, что он не сможет переломить тренд. Что огромные силы, массы ресурсов и людей стоят за этим явлением. И он невольно бросил им всем вызов. Он разворошил осиное гнездо и сумел испугать тех, кто там обитал.

Он вдруг осознал, как выглядели со стороны его попытки выжить для людей книги. Словно он боролся не за себя и свой покой, а против них. Против их веры. Против их положения и доходов, которые оформлялись и закреплялись этой религией. И черт возьми – ему это понравилось!

Те же массовые жертвоприношения пленных старым богам в Египте стали последней точкой. Потому как если раньше многие думали, что он просто заигрывает и шалит, то теперь всякий в Константинополе и Багдаде был убежден – Ярослав служит древним «демонам». И они отвечают ему поддержкой, достаточной для того, чтобы разбивать «святое воинство» раз за разом.

Чего же хотел Ярослав на самом деле?

Наверное, это было очень глупо и наивно, но он хотел попробовать построить новый мир, в котором все будет по-другому. Мир, в котором ты не рождаешься грешным рабом, но человеком. Мир, в котором в тебе не культивируют чувство вины на протяжении всей твоей жизни, а призывают отвечать только за те поступки, что ты совершил. Мир, в котором у тебя не отнимают последний кусок хлеба с обещанием какого-нибудь очередного Светлого будущего.

Не потому, что ему было жалко людей. Нет, ему было плевать на них. Его интересовала только судьба своих близких… своих потомков. И тех людей, что станут их окружать.

Ярослав вдруг осознал это свое жгучее желание. А вместе с тем его сердце кольнула боль от понимания – такого никогда не будет. Он не сможет преодолеть тренд. Он не сможет сломать то, что строили вот уже несколько веков многие тысячи богатых и влиятельных людей.

Но разве это был повод отвернуть?

Сражаться гибче – да. Играть тоньше – безусловно. Но продолжать идти вперед без единого, даже самого призрачного шанса на победу. Без даже отголоска надежды на успех. Но все равно сражаться. Если потребуется – со всем миром. Почему? Он не знал. Просто какая-то сила у него внутри не позволила бы ему жить, опусти он руки или смирившись с текущим положением дел. И если бы кто-то в этот момент заглянул ему в янтарные, практически золотого цвета глаза, то ужаснулся бы от ярости и решительности, что плескалась в них.

– Глупо… – тихо произнес Ярослав, наконец осознав это свое жутковатое желание.

– Они думают, что битва с мадьярами тебя ослабила, – уважительным тоном произнес наместник Херсонеса, что стоял рядом, на его корабле. Он не знал тех мыслей, что пронеслись в голове нашего героя, а потому судил только по тому, что видел. Ярослав на него скосился. Грустно улыбнулся. И решил поддержать эту игру.

– Откуда они знают об этой битве?

– Еще до того, как ты прибыл ко мне в город, новость о твоей славной победе перестала быть новостью. Вся степь наблюдала за вашей схваткой.

– Но ты ведь знал, что я почти не понес потерь. Один убитый, два тяжелых и полтора десятка легко раненных. Разве это то, что могло бы ослабить легион комитатов?

– Об этом я узнал только от тебя. В степи говорили о великой битве. И о том, что ты победил, но не стал добивать врага. Многие в степи посчитали это за слабость. За то, что вы сражались наравне, и мадьяры, проиграв, нанесли тебе тяжелые потери.

– Ясно, – безучастно произнес Ярослав.

«Вся степь следила, значит, – пронеслось у него в голове, а золотые глаза полыхнули новой вспышкой ярости. – Как шакалы…» – подумал Ярослав, но никак не выразил словами своего раздражения.

– К бою! – громко скомандовал консул Нового Рима. А потом повернулся к наместнику Херсонеса и добавил: – Идите на свой корабль. Держитесь в стороне. Ваши суда не пригодны к морскому бою, и я не вижу смысла в лишних потерях среди подданных Империи.

– Да, цезарь, – покорно кивнул наместник и поспешил к шлюпке, что трепыхалась строптивой козой, болтаясь на привязи у борта «Черной жемчужины».

Как только наместник Херсонеса спустился в шлюпку со своими людьми и отвалил от борта, вся дюжина джонок Ярослава начала перестраиваться. Так же, как и в проливе Карпатос, они встали в колонну. И, подняв все возможные паруса, пошли вперед, стараясь набрать как можно большую скорость. Ибо масса, скорость и высокие борта были для них основой защиты от превосходящего числом противника.