Разъясните мне все это, Лёнечка. Я все пишу и пишу и, кажется, скоро сойду с ума от этих страниц и чернил, и мягких знаков. Остановите меня. Очень хочу вас увидеть, хотя это письмо все же в какой-то мере заменило мне разговор с вами. Больше не буду писать такие письма. Не буду вас мучить… Что же вы находитесь так далеко?

Пойду лягу, а то душа расстается с телом. Очень уж я умучилась этим письмом. Пишите. Если от меня не будет писем — не огорчайтесь, и не корите меня — это не небрежность, я болею.

Т. Л.

05.08.39.

И это не ересь, как вы пишите, а сущая правда. Это я не в том плане написала, кто из нас лучше или интереснее, а просто я хотела сказать, что вы заносчиво, небережливо относитесь к моим с вами отношениям и что вы поспешно и нетерпеливо требовательны. Вот и все. Разве это непонятно? С вашей встречей в Плесе — это тоже мура. Хотя гордячка, как вы изволили заметить, я, действительно, порядочная, но это не имеет никакого отношения к вашему приезду. И вообще, вы меня, как мне кажется, не поняли по всем основным пунктам, так что и бессонная ночь, и разные роскошные идеи пропали, временно, даром. Но это все дело поправимое. Приезжайте скорее, я гарантирую вам более спокойную жизнь.

Я много, очень много о вас думаю и искренне хочу помочь вам и позаботиться о вас. Какой бы вы не были нескладный — все-таки я ведь выбрала вас в друзья из многих других людей…

Я по-прежнему ни черта не делаю, но лежать на животе и кричать «караул» на всю вселенную мне тоже уже осточертело и я подыскиваю себе занятие более действенное и более достойное. С работой у меня на редкость безрадостные перспективы. Просто давно уже не было такого захолустного и убогого сезона. И это меня тоже очень расстраивает. Мне никто ничего не предлагает, а проявлять инициативу самой — как-то нет ни желания, ни сил.

Газеты и «Последние известия» приводят меня в трепет. А, в общем, жизнь — копейка… И я надеюсь еще когда-нибудь увидеть небо в алмазах. Но это уже по привычке и из озорства, а не от желания и уверенности.

Словом, Таня стала старая, мудрая, грустная и полоумная… В комнатах — холодно, на улице — тоже. А на сельскохозяйственной выставке и на стадионе уже настоящая осенняя осень. Солнце не греет, холод холодит, дождь мочит, ветер продувает и листья летят. Но, к счастью, мир устроен так, что имеет четыре времени года, которые в угоду нам — старым истерикам — меняются четыре раза в году (а не в жизни). И это очень мило. Пишите и приезжайте. Буду ждать вашего приезда.

Т. Л.

13.09.39.

P.S. Какие такие дела вы задумали? Меня разрывает на части от любопытства. Напишите уж поскорее. Статью посылать вам не буду — вручу самолично. Сегодня уезжает брат. Сейчас пришел прощаться в военной форме и не дает мне писать.

* * *

Милый Лёня! Здесь все на месте, все по-прежнему, вот только вас нет, но… вы сами виноваты в этом. Я обежала всю округу — немного пустынно, запущено, домики стоят холодные, и желтая листва без конца летит по ветру. В доме, где вы снимали комнату в первый год, из вашего окна выглядывала бледненькая девочка и звала козу Мурку. Дом же, как и был, — половина белая, половина желтая — только лавочки уже нет.

Мы очень долго ехали сюда на пароходе и приехали только 27-го числа. Все время было солнце, и Волга и небо были очень синие. Сегодня серенький денек, и мы с Леной[39] обрадовались ему, как лучшему другу, т. к. писать при мягком свете интереснее.

Я много работаю и стараюсь ни о чем не думать. А живу я в комнате над столовой и сплю на той самой кровати, на которой лежала в то лето с больной ногой, и могу смотреть в окно на дорогу, по которой вы вышагивали после мертвого часа с книжкой и газеткой под мышкой.

Иногда мне кажется, что жизнь остановилась, иногда — что кончилась, но чаще всего я испытываю животную радость оттого, что меня никто не мучает и оттого, что я ни о чем не думаю. Я оставила в Москве ваш домашний адрес, очень неприятно писать на театр. Шлю вам нежный привет.

Т. Л.

Москва.

P.S. Не забудьте послать зубной докторше билет. В Отрадном я еще не была, но пойду туда обязательно.

Вы знаете — я пришла к выводу, что с годами люди становятся зрячими, а то молодость застилает им глаза. Напишите мне — как ваши успехи в жизни.

P.S. А насчет того, что Т. А. Луговская — это сложный организм, я думаю, что чем сложнее организм, тем более простые страсти им владеют.

21.11.39.

Милый Лёня! Все ругаетесь на меня, все ворчите. Нет того, чтобы простить великодушно. Право же, мне нечего написать вам нового — жизнь моя скупа приятными событиями. Работаю по-прежнему с большим усилием, самочувствие отвратительное, о настроении, пожалуй, благоразумнее будет просто умолчать. Новостей особенных нет, вот разве только что начала работать с натурщицей, регулярно, два раза в пятидневку.

Работаем втроем — я и еще 2 художника, хорошие и талантливые парни. Рисуем по три часа подряд, злостно завидуем друг другу.

За окнами рано темнеет и все время наискось несется первый снег, удивительно легкий, какой-то совершенно невещественный и растворяющийся в воздухе. Такой, знаете, заунывный пейзаж…

Звонил Дрейден и кудахтал в телефон что-то нечленораздельное. Как с того света. Звал куда-то в клуб, но я не такая дурочка, чтобы идти.

Голова моя набита до отказа разными новыми идеями, пока еще довольно туманными и заумными. А в общем, все это мура. Очень бы хотелось поговорить с вами об «Учителе»[40]. Я осталась при особом мнении. Итак, жизнь продолжается.

Т.Л.

27.11.39.

P.S. Не дежурьте, пожалуйста, по ночам в редакции, а то мне становится очень грустно.

1940 год

…Неправильно вы живете, и любовь ваша неправильная, где-то не подошла она к жизни. Мы не можем сейчас понимать друг друга. Мне пришлось этой осенью пережить большое горе — мало кто знал об этом, и сейчас мне особенно ясно (как это всегда бывает после того, когда человек особенно себя пережил), что тот бульон, в котором вы кипите, состоит из чувствований, переживаний и иллюзий, но никак из страстей, желаний и решений.

Жестокая ваша ошибка… Вы пишете, что хотите помочь мне, вы не помогли мне своим письмом. Да и не надо мне уже помощи (и это не от гордости, поверьте, пожалуйста), потому что я уже помогла себе сама. Я живу так, как мне хочется — иначе бы я так не жила. Вы знаете меня — хоть немножко — полегче я жить не могу, так уж, видно, на роду мне написано, но компромиссов (а это для меня самая большая тяжесть) я в душе сейчас не держу и беседы за чайным столом мне приятны и радостны. Мне стыдиться нечего (пережито уже все и письмо было, действительно, исповедью), потому что я самостоятельно и независимо, без вранья и самообманов делаю свою жизнь. Могут быть ошибки — с кем не бывает, — но вранья не потерплю.