Они стали над ней издеваться — это еще что за новость? Ну, что ж, в таком случае она тоже вполне в своем праве поиздеваться над ними. Почему они ее отвергают, почему они от нее носы СВОЙ воротят?

— Часы! Часы! — скандировала толпа.

Задыхаясь от ярости, страусиха вернулась на середину сцены и снова сделала то, что от нее требовали, — за один раз проглотила сразу два будильника. Потом опять подошла к рампе. По очереди потрясла каждой ногой, как будто уравновешивая чаши весов. Шея ее была на удивление гибкой, поэтому зрелище двигающихся по пищеводу в желудок будильников было просто невероятным. Птица пробежала по сцене влево, затем вправо, как будто в поисках родственной души. Потом на ходу она внезапно остановилась, так резко, что ее занесло на два метра, словно она на коньках каталась, потому что ей вдруг показалось, что она нашла то, что искала. Зрители были в восторге.

Шарлотта оставила родные края в другом конце света, поток что — вы только подумайте! — ее соблазнили. Молодой путешественник с копной белокурых волос, отзывавшийся на имя Свистулька. (Свист в зале.) Она себе тихо и мирно заглатывала камни в степи, когда увидела Свистульку, и от приступа нахлынувшей любви чуть собственные гланды не проглотила. Ой! Он сказал ей, что если она выйдет за него замуж, то обретет статус человека! Что его отец — богатый нефтепромышленник и что в один прекрасный день он все тело Шарлотты покроет драгоценностями и нефтью! Ай! Есть ли здесь хоть одна душа, которая могла бы разделить с ней наполнившее ее сердце горе, виной которому пустые обещания молодого человека?

— Я! — крикнул карлик, пробегая по сцене так быстро, как он только мог.

Шарлотта повысила голос. Все здесь считают, что она — животное, ведь так? Но имейте в виду! У нее тоже есть душа. Подождите только минуточку, коротенькую минуту, и она всем присутствующим продемонстрирует! Страусиха возбужденно затопала через сцену к тачке и стала там что-то лихорадочно искать. Она рылась среди будильников… но вскоре снова подошла к рампе, совершенно сбитая с толку. Она, должно быть, забыла ее в клетке, так получилось, но все равно — душа у нее есть. Она в этом клянется!

— Подумаешь! Эка важность, — крикнул кто-то из зала.

Потом настал день, когда Свистульке надо было отправляться на родину. Он пообещал ей вернуться через шесть месяцев. Прошел уже год, а от него не было ни слуху ни духу. Ох! Помешать выполнить обещание ему могло только нечто из ряда вон выходящее, поэтому она решила лететь выручать его из беды. (Слово лететь было встречено зрителями с большим энтузиазмом.)

По мере того как страусиха продолжала рассказ с мастерством настоящего оратора, публика выказывала все большее недовольство. Шарлотта рассказывала о своем нелегальном путешествии в Америку, о зоопарках, цирках, о неизменно обманутых надеждах на встречу с женихом. И вот как-то раз Свистулька прошел мимо ее клетки, а под ручку с ним шла какая-то миниатюрная блондинка! Страусиха громко позвала его по имени, а он только сказал:

_ Что, интересно, надо этому животному? Я ведь даже не знаю, кто это! (Продолжительные аплодисменты.)

С тех пор к ней все стали относиться как к ничтожеству, еще более ничтожному, чем животное. Корм ей теперь давали в какой-то грязной шайке, облегчаться ей приходилось прямо в опилки на глазах у всех! А почему? Разве она была не в свободной стране? Разве н’е позволено в Америке тому, кто все бросил, от всего отрекся — от семьи, от друзей и близких, от своей страны, — все начать заново с человеческим достоинством?

Зал тем временем снова все громче и настойчивее ритмично скандировал:

На этот раз страусиха отказалась, героически настаивая на своем. Опасна ударилась в панику, ее опять охватило это глупое возбуждение. Кто-то крикнул: «Смерть несознательным!» и зал на это отозвался бурей одобрительных аплодисментов.

А потом — хорошенького понемногу! — исполненная достоинства Шарлотта подняла голову. Она тряхнула париком сложила на хвосте перья перевела дыхание. И затянула мелодию «Голубки».

Зрители в изумлении замолчали. Голос у птицы был пронзительный очень тонкий звучавший гораздо выше человеческого голоса, казалось просвечивается откуда-то сверху, из трещины в расколовшихся небесах, с мягким присвистом, как из прохудившейся трубы. Результат был непереносимый и в то же время чарующий. Страусиха пела, томно опустив ресницы и покачиваясь в такт мелодии.

Вдруг раздался громкий звон — это зазвенели у нее в животе проглоченные будильники. Шарлотта в отчаянии устремила взор вдаль. Она затрясла ногой так, как делают, чтобы вытряхнуть из штанины забравшуюся туда мышку. Но будильники все звонили и звонили. Из-за кулис вдруг материализовался очень длинный крюк, который утащил ее со сцены так быстро, что еще в течение нескольких секунд, как отблеск света в глазах, когда их закрываешь, ее полный слез взгляд продолжал мерцать в воздухе.

Через полминуты под звук несмолкающих аплодисментов улыбающаяся до ушей страусиха вновь вышла на сцену, чтобы поклониться. Она вытянула шею, посылая всем воздушные поцелуй с кончиков роскошных перьев.

— Я — психоаналитик, — повторяла Шарлотта снова и снова со слезами благодарности, капавшими с накладных ресниц.

Выступление кончилось тем, что она на лету подхватила клювом брошенный ей каким-то молодым человеком букет крапивы, а потом, лихо откинув парик назад, удалилась, чтоб не сглазили, со сцены держа в клюве букет. Тут же выскочил карлик с зажатым прищепкой носом и быстро подтер кляксы, которые она от избытка чувств оставила после себя на сцене.

Ксавье Мортанс наклонился, чтобы поднять с пола упавшую кружку, и один из посетителей тут же воспользовался этим и дал ему пинка под зад.

— Это не очень мило с вашей стороны, — пожурил его Ксавье к всеобщей радости всех, присутствующих, потому что для посетителей «Мажестика» не было большего удовольствия, чем слушать, как Ксавье пытается научить их хорошим манерам.

Таких посетителей здесь называли «мажестиканцы». Раньше в этом здании располагался какой-то склад, где могли поместиться две-три сотни людей. Ксавье много раз хотел подсчитать, сколько там собиралось людей, но ему всегда что-либо мешало сделать это — надо было прислуживать за столиками, менять пепельницы, посыпать опилками пол, когда кого-нибудь рвало, быть у всех мальчиком на побегушках, а когда у него выдавалась свободная минута, чтобы продолжить подсчеты, состав посетителей уже менялся, приходили новые клиенты, а старые уходили, столы со стульями передвигались, все находилось в постоянном движении, как облака на небе, и ему приходилось начинать подсчеты заново, не надеясь на то, что их когда-нибудь удастся завершить. В центральной части зала, называемой Зубная Яма, располагалось около тридцати столиков. Вокруг нее в беспокойном, слабо освещенном пространстве помещения стояло еще столиков пятьдесят (а может быть, шестьдесят или девяносто, кто знает?). Это пространство составляло некий полукруг, который по вполне веским причинам назывался Зоной Жестокости. Кроме того, вдоль всей правой стены заведения проходила стойка бара, вдоль которой сидело множество самых разных людей — и худых, и толстых. Сама стойка очертаниями чем-то напоминала профиль койота, проглотившего воздушный шарик и стучащего по тамтаму, как могла бы по нему стучать беременная женщина; за стойкой непрерывно суетились бармены — виртуозы наполнения пивных кружек. Здесь не подавали ни ликеры, ни дамские коктейли, ни крепкие напитки. Нет, «Мажестик» брал объемом, заурядностью и мужественным характером своей выпивки. Если бы здесь опустели бочки, обязательно случилась бы революция. Поэтому бочки тут никогда не пустели. Как и животы, в которые переливалось их содержимое.