— Ким Джина тебе ничего не говорила?

Я сдвигаю брови: я давно уже и думать про нее забыла. С тех пор, как образовалась наша маленькая компания друзей, Джина оставила нас в покое. Задиры не любят жертв, с которыми могут возникнуть сложности.

— Нет, а что?

— Кое-кто рассказал мне, что она была в уборной и несла всякую пургу, хотя точно не знаю, на какую тему.

— Почему девчонкам так нравится сплетничать в туалете? — сетует Ги Тэк, выбирая помидоры из своего сэндвича.

— Мне не нравится, — возражает Анджела. — Мне туалет нужен для другого вида пурги.

— Анджела! — хором возмущаемся мы.

— Хм-м-м… — Сори цедит диетическую газировку через эко-соломинку, медленно крутясь в кресле. — Пока мы за ней приглядываем и душим в зародыше слухи, которые она пытается распространить, все должно быть в порядке.

— Никто не смеет навредить моей Дженни! — выкрикивает Анджела, запуская руку в мой ящик с нижним бельем.

— Анджела, тебе необязательно складывать и это тоже, — говорю я.

— Похоже, это единственный плюс твоего возвращения в Америку, — размышляет вслух Ги Тэк. — Больше не придется переживать, что можешь проснуться героиней статьи в «Бюллетин».

Мы нервно смеемся, а Сори качает головой:

— Я уверена, что все нормально.

За час до презентации я влезаю в свой черный комбинезон с широкими штанинами. Это мой любимый костюм для выступлений, когда черный цвет — обязательное условие. Если надеть туфли на каблуке, то при ходьбе широкие штаны похожи на юбку, но для меня гораздо важнее другое: что зрители не могут увидеть мое нижнее белье, когда я ставлю виолончель между колен. Для завершения образа я добавляю всего одно украшение — красную ленту, которую подарил мне отец. Когда я была маленькой, он перевязывал ей мои волосы, но сегодня я оборачиваю ей запястье, перекрещивая концы, словно это талисман на удачу.

Оркестр открывает презентацию, поэтому я выхожу раньше, чем Сори с ребятами. Двери концертного зала уже открыты для зрителей, поток которых стекается туда через весь двор. Я окидываю толпу взглядом в поисках мамы и хальмони, но не нахожу их.

— Онни! — зовет юный девичий голос через лужайку, и, хотя старшей сестренкой может быть кто угодно, я оборачиваюсь в ту сторону.

Младшая сестра Джеву бросается бегом через весь двор, едва успевая затормозить, чтобы не врезаться в меня.

— Джури! Привет! — Я бросаю взгляд ей за спину и кланяюсь, приветствуя их с Джеву маму. — Вы пришли посмотреть на Джеву? Я рада вас видеть.

— Да, мы здесь ради Джеву… и ради тебя! — выкрикивает Джури. — Он сказал, что ты выступаешь аж три раза!

Она показывает программку, в которой мое имя действительно указано трижды: среди музыкантов оркестра, в дуэте с Сори и в сольном выступлении ближе к концу программы.

— Твои родители придут? — спрашивает мама Джеву.

— У меня только мама, — отвечаю я. — И она должна скоро подойти, если уже не сидит в зале. Хальмони тоже должна быть с ней.

— Ах, да, Джеву упоминал, что вы с бабушкой очень близки.

— Да, — улыбаюсь я. — Ей скоро должны провести операцию.

— Это прекрасно! — откликается женщина. — Для твоей мамы это, наверно, такое облегчение.

— Я… да.

Мне это и в голову не приходило.

Я думала о чувствах бабушки и о своих тоже, но никогда не задумывалась о чувствах самой мамы. Просто она всегда выглядит так, словно у нее нет чувств в принципе, — а это, наверно, нечестно. Она ведь тоже дочь.

Может, я и смогу убедить ее позволить мне остаться в Корее еще на месяц. Я даже не пыталась, потому что и так знаю ее ответ. Но, возможно, он изменится, если я честно объясню: я давно не была так счастлива, я ощущаю себя обновленной и словно стала лучше и как музыкант, и как человек.

Решено: после презентации я с ней поговорю.

Просияв, я кланяюсь маме Джеву на прощание.

— Увидимся внутри!

Они с Джури улыбаются и машут мне в ответ.

За пределами зала, где ученики-участники оркестра переставляют свои музыкальные инструменты за кулисы, я встречаюсь с Норой, моей соседкой по рассадке. Она принесла мою виолончель вместе со своей из зала для занятий музыкой.

— Спасибо, — благодарю я, принимая свой инструмент.

Мы заходим внутрь и поднимаемся на сцену справа, где рабочие уже расставили стулья и пюпитры полукругом у возвышения для дирижера.

Когда мы рассаживаемся по местам, дирижер указывает первому гобою сыграть ноту ля, чтобы мы все настроили свои инструменты в соответствии с ним.

Хотя тяжелый занавес приглушает звуки, до нас доносится рокот толпы из зрительного зала.

Нора в сотый раз настраивает звук своего инструмента, и опускается тишина. Все выпрямляются на стульях. Занавес раздвигается в стороны, и на сцену выходят Джеву с Натаниэлем.

Вообще-то я должна смотреть на дирижера, но не могу не проследить взглядом за Джеву. Сегодня на нем костюм, который идеально сидит на его стройном теле, с узким черным галстуком и классическими черными кожаными ботинками. Его отросшие за последние недели волосы зачесаны назад, но одна прядь залихватски падает на глаза.

— Дженни, — шепотом одергивает меня Нора. Я наконец отрываю взгляд от Джеву и внимательно смотрю на дирижера, который легонько постукивает палочкой по своему возвышению.

За его спиной Натаниэль с Джеву начинают свое вступительное слово, приветствуя зрителей и объявляя нескольких основных участников ансамбля. Когда называют имя Норы, она встает и кланяется аудитории. Хотя ребята читают текст с телесуфлера, у них получается достаточно естественно шутить, чтобы зрители смеялись в нужных местах.

— А теперь, — объявляет Натаниэль, — симфонический оркестр Сеульской академии искусств сыграет «Жар-птицу» Стравинского!

Дирижер взмахивает палочкой, и мы с Норой поднимаем смычки к струнам.

Через двадцать минут я тороплюсь со сцены: у меня остается полчаса до следующего выступления, и за это время мне нужно переодеться, сделать макияж и прическу.

В коридоре я налетаю на Сори, которая несет мое платье в чехле для одежды.

— Я смотрела с задних рядов зрительного зала все время, пока вы играли, ты была невероятна!

— Это же ансамбль, — возражаю я. — Ты не смогла бы различить мою музыку в общем звучании.

— Нет, ты была невероятна. Просто прими мой комплимент. — Она вручает мне чехол с платьем. — Двадцать шесть минут, часики тикают.

Мы спешим в уборную, где переодеваемся прямо рядом с раковинами, наплевав на кабинки. Сори набросила обычную одежду прямо поверх сценического костюма, поэтому все, что ей требуется, — это с изяществом фокусника избавиться от верхнего слоя. После этого подруга помогает мне влезть в бальное платье длиной до пола, которое она заставила раздобыть из запасов «Джоа» кого-то из стилистов. Юбка у него пышная, а верхняя часть плотно облегает грудь, оставляя руки и плечи открытыми. Сори собирает мои волосы и скручивает их в аккуратный пучок, как у балерины, чтобы у нас были одинаковые прически. Затем мы делаем макияж и поворачиваемся к зеркалу, стоя бок о бок: я в красном бальном платье, усыпанном стразами по подолу, Сори — в красном трико с легкой полупрозрачной юбкой, тоже отделанной стразами.