Всё, не хочу больше о таком, это была первая причина моей печали, родная моя.

Но расскажу лучше снова о Владлене — помнишь, как прошлый рассказ закончила?

Так вот, порхала я в те дни лёгкой желтокрылой бабочкой-капустницей внутри собственной воздушности, охватившей меня целиком и всё пространство рядом. Как будто вторая молодость догнала и наступила.

Влюбилась!

А ведь такое со мной в первый раз, Шуринька. Даже Пашу своего я полюбила только потом уже, после того как он взял меня по своему личному усмотрению, даже не посоветовавшись, а просто разом сделал женщиной, используя свою нечеловеческую харизму, как принято нынче обозначать сильный гормон по мужской линии.

Тут же всё было иначе, правильней, с присущей делу расстановкой.

С долгими беседами и внедрением в сердечную привязанность.

С интеллектуальным и вдумчивым ухаживанием.

С неспешной подводкой к главному признанию.

И с гармонично выстроенной первой нашей общей постельной сценой.

Так бы, наверно, мог придумать Шекспир или Бальзак, расследуя причины влюблённости мужчины и женщины друг в друга.

А какое это наслаждение ходить влюблённой!

Летаешь от работы до магазина, дома и подвала с йогой как от цветка до цветка, оставляя повсюду, словно аромат пыльцы и нектара, вежливые улыбки и добрые воспоминания о себе.

И что любопытно — все люди вокруг кажутся тебе такими же душевными и приветливыми, как сама. И одаряют улыбкой навстречу твоей, даже если причин для неё нету, просто чувствуют твой влюблённый настрой на совместное будущее с полюбившимся тебе мужчиной.

И ещё часто в то счастливое время обращалась я к классике, к тому альбому с глянцевыми иллюстрациями, помнишь, что Паша не забрал с собой в Канаду?

И вдруг вижу, прав он был, прав стопроцентно!

И длань зовущая поняла, как прописана, и зачем она у Данаи.

И золотой дождь увидала в виде усиленного света, врывающегося в застенок её.

И мягкость контуров ощутила на себе же, про которые Паша толковал.

И беззащитность всей её фигуры.

И подлинность страданий младенца с крылышками в изголовье у неё.

И остальное всё невероятно гармоничное и сверххудожественное.

И даже не стала больше казаться она мне жирной коровой, какой казалась раньше, в далёком прошлом, до момента первой влюблённости моей. Поняла я, что стала в связи с этим новшеством гораздо терпимей к недостаткам других людей, но только кроме этого сына идиота-юриста с развязными манерами и нахальной мордой хозяина жизни.

И ещё, моя хорошая, добавлю тебе своих ощущений к тому периоду наслаждения влюблённостью, не могу устоять.

По работе.

Высказывают все они, как сговорились, комплиментами.

Говорят:

— Вы, Александра Михайловна, против своих паспортных лет оборотов на тридцать назад тянете, даже не знаем, к какой вас теперь возрастной натуре отнести. Раньше вы больше на зрелых шли, но сейчас будто обратно омолодились, у нас в штате и так перебор натурщиков второй половины жизни, а вы нам кадровую политику своим внешним видом портите, ослабляете состав этой половины. Нехорошо, красавица вы наша, так мы с вами не договаривались.

Шутят.

Мило, правда?

Говорю:

— Так увольте, и не будет мороки со мной, в чём проблема?

Они:

— Вас, ветерана Строгановки? Да только на вашем бесподобном теле человек двадцать уже пожизненное членство себе в Академии обеспечили. Мы тут прикинули, через пару лет сороковник отмечать будем, как позируете, ненаглядная вы наша Коллонтаюшка.

Ласково получилось, да, Шуринька?

Неожиданно.

Делюсь с тобой половинкой этого нежного обращения, берёшь или отвергаешь?

Видишь, старухой меня мечтали увидеть, писать с меня скорбность и обречённость конца жизни.

Не дождутся!

И все полгода с небольшим, пока тянулась наша с Владиком прелюдия, позировала как ненормальная, брала лишние часы, не уставала совершенно: наоборот, хотелось ещё и ещё, стоять, сидеть, полулежать, облокачиваться, не важно — создавать неповторимые образы, вслушиваться в шуршанье грифеля, в скрежет угля, в отлип пластилина от рук ваятелей, напоминающий звуком первый влажный поцелуй в мой голый живот в метростроевской конюшенной келье за маминым шкафом.

В общем, просто кожа моя трещала по несуществующим швам от наслаждения моим же любимым трудом, оцениваемым давно уже по самой высшей ставке.

К тому же резко перешла на крайний уровень сложности по йоге.

Но не по философскому её фундаменту, а по непосредственному принятию самых труднодоступных поз.

Асана Саламба Сарвангасана и Лотос 2 — теперь для меня просто как два раза плюнуть, что та, что на другую.

Казалось мне, бабушка, руки мои заметно укрепились мышцами, обрели ещё больший рельеф, чем было, жилы и сухожилия, воздействующие на растяжку организма, враз сделались эластичней и протяжённей прежнего, едва уловимые глазом лёгкие провисания кожи внизу сидячих мышц подобрались и втянулись обратно в ягодичные образования, скулы немного натянулись кожей лица без какого-либо постороннего вмешательства со стороны и стали напоминать собой тот красивый изгиб башкирской реки Дёмы, которая протекала у нас в эвакуации.

И всё остальное, золотая моя, по такому же образцу пошло, в лучшую сторону, не согласуясь с годами, и без признаков любой искусственности. И когда теперь по утрам поднимаю руки к потолку, как делала все годы, грудь моя вслед за ними так же взмывает вверх и держится стоя, не утруждая себя борьбой с возрастом и тяготением к земле.

Это было первое в моей жизни самое большое одноразовое счастье.

Когда жили с Пашей, тоже была счастливой большой срок, но это чувство было растянуто по времени, оно и зародилось не сразу, и долго не выветривалось из меня, распределяясь равномерно и по годам. Оно никогда не обрушивалось с такой внезапной силой и не заставляло меня быть радостной дурочкой, раздающей по округе беспричинные улыбки.

Или всё дело в том, что это последний шанс из допустимых, и организм мой, зная это, сам выстраивает для меня линию поведения и отыгрывает моими же рефлексиями на недобранное прожитой жизнью?

Стали знакомиться с его семьёй, вскоре после первого же нашего слияния.

Обнаружился у него симпатичный сын тридцати пяти по возрасту, с женой на сносях, тоже миловидной и приветливой, несмотря что теряет свёкра как независимую единицу, и мальчик школьного возраста, похожий на отца.

Сказали, отличник по школе.

А мне всё было тогда без разницы, честно скажу тебе, даже если б одни двойки носил да колы, всё равно бы приголубила как своего родимого внука и пошла б навстречу любому пожеланию его подросткового детства.