– Мирно живут, – сухо сказал Герман. – Едем?

– Лошадей ведем в поводу, – пробормотала Катя. – Лишнее оружие – в бричку. Пашка, карабином не тряси. Не будем пугать благочинную обитель раньше времени.

Вдоль сельца прошли не торопясь. Из-за плетней настороженно поглядывали редкие аборигены, молчали. Несмотря на ранний час, селяне были при деле. Из длинного строения на окраине доносился звон молотов. В такт ударам задумчивым басом похрюкивал лежащий в грязи кабан.

– Прямо Шаляпин, – тихонько сказал Пашка.

Прапорщик криво усмехнулся, остальные промолчали.

– Ну, вы этот похоронный вид оставьте, – приказала Катя. – Этак вас только на погост пустят. И то неохотно. Одичали совсем. Прот, я на твою помощь в переговорах надеюсь. И вообще, нечего мрачность нагонять. Вот сыпанут со стены из пулемета, мигом повеселеете.

Судя по осыпающимся кирпичам, пулемет на стену затаскивать никто бы не рискнул. Действительно, руины. Катя удержалась от желания сплюнуть в крапиву и шагнула к щелястым рассохшимся воротам. Осторожно грюкнула кованым кольцом.

– Кого бог послал спозаранку? Смиренно воззвать не можете? – немедленно поинтересовались изнутри надтреснутым старческим голосом.

– Путники, батюшка. Промокли, устали. Нам бы передохнуть да с матушкой игуменьей поговорить. Дело к ней есть. Мы без злого умысла явились. Не откроете ли, Христа ради? – Катя старалась не морщиться. Просить она жутко не любила.

– Откуда заявились, странники? – настороженно поинтересовался невидимый старикан. – Время нынче антихристово, паломников мало. Осквернел душой народ. Кто такие?

– Кто из Свято-Борисо-Глебской обители, кто мирские из города, – пояснил Прот тоненьким голосом. – Претерпели в пути. Имеем нужду слово сказать игуменье Виринее. Знать она меня должна, бывала у нас в обители. Известите матушку, смиренно просим, – мальчик звучно шмыгнул носом.

Со скрипом отворился лючок на уровне лица, мелькнул клок седой бороды, и на пришельцев уставился красный подслеповатый глаз. Оценил бричку, верховых лошадей, прапорщика в студенческой фуражке, с особенным подозрением оглядел Катю, ее перекрещенную ремнями грудь.

– Грех женщине в мундире ходить, стыдоба орудие смертоубийства таскать. Ишь вояка какая. Греха-то не боишься, видать?

– Насильнику любострастному девичью кротость являть еще больший грех, – огрызнулась Катя. – Времена ныне воистину антихристовы. Без оружья и носу из дома не высунешь. Пустишь душу облегчить, дедушка? Или рылом не вышли?

Прот поспешно сполз с брички, проковылял к воротам:

– Со смиреньем мы пришли. Вот крест, со смирением. Нельзя ль игуменье Виринее весть подать? Или сестру Соломонию позвать? Я с ними знаком, да и они меня помнить должны. Известите, сделайте милость. Прот Павлович – мое прозвище. До разорения в Борисо-Глебской обители обретался. Скажите, сделайте милость. Ведь немалый путь одолели, страшно нынче паломничать, того и гляди налетят душегубцы.

Ключарь еще раз с сомнением окинул взглядом отнюдь не выглядящую смиреной паломницей Катю:

– Сестра Соломония блаженно опочила еще зимой, на преподобного Макария[15]. Матушка Виринея хворает шибко. Я-то про вас извещу. Да вы ждите смиренно.

Дверца закрылась. Слышно было, как старикан зашаркал прочь. Прот все крестился, кланялся ветхим воротам.

– И как ты с нами без ночных бдений да заутреней обходился? – не удержался Пашка.

– Помалкивай, – зашипела Катя.

Прот посмотрел на них обоих с осуждением:

– Здесь свой закон. Они к тебе в кузню псалмы петь не ходят. И по английской гимнастике советов не дают. Имей уважение. Вы, Екатерина Георгиевна, очами тоже не шибко сверкайте. Вы помощи просить пришли или оклады с икон сдирать?

– Виновата-с, – пробурчала Катя и принялась разглядывать облупившийся свод арки и неясный потемневший образ, вмурованный над воротами. По осыпающейся стене курлыкали, прогуливались взъерошенные голуби, радовались, что дождь кончился.

За воротами послышались шаги. Приглушенно забормотали женщины. Катя уловила что-то про разграбление обители. Снова скрипнул лючок. Теперь пришельцев обозревали несколько человек. Катя справилась с желанием показать язык. Прот смиренно крестился.

– Наш долг любого паломника принять, – отчетливо сказали за воротами. – Обитель не крепость военная. Не запоры железные, но господь нам вечная защита.

Лязгнул засов, ворота заскрипели. На створки наваливалась толстуха монахиня и давешний старик-ключарь, опирающийся на костылик.

– Позвольте, сестра, – Герман помог со скрипучей створкой.

Катя навалилась на другую половину ворот, рядом с сопящим ключарем. Старик все косился на лакированную кобуру «маузера».

Справившись с воротами, Герман снял фуражку, чинно перекрестился на колокольню:

– Благодарим за гостеприимство. Не извольте беспокоиться, мы ненадолго.

– Все в руце божьей, – мягко сказала молодая монашка, стоящая позади всех, и Катя сообразила, кто здесь главный.

– Лошадей там ставьте, – монахиня шевельнула узкой кистью, указывая на приземистое строение в углу заросшего травой двора. – Отдохнете, вас в трапезную позовут. Господ офицеров прошу ружьями и бомбами сестер не страшить, из гостиницы во внутреннее подворье не ходить.

– Видит бог, матушка, смирнее нас не найти, – заверил Пашка, заводя во двор бричку. – Нам бы только обсохнуть, да лошадкам отдохнуть. Беспокойства не доставим.

Молоденькая матушка сдержанно улыбнулась:

– Под защитой милосердного царя небесного наша обитель. На все Его воля. Со смирением любую судьбу примем.

Катю слегка обеспокоил Пашкин взгляд, брошенный на гостеприимную сестру. Неуместно таким манером на божьих невест поглядывать. Хотя молодая сестрица впечатление производила – этакие голубые глазища разве что в глянцевом журнале увидишь. А здесь, в тимчинской дикости, пожалуйста, – любуйся без всякого фотошопа. И черный цвет монашеского одеяния сей строгой деве весьма к лицу.

– Граждане ратники пусть отдыхают, – все так же твердо распорядилась сестра. – Тебя, отрок Прот, к игуменье проводят. Матушка Виринея пожелала лично побеседовать. Игуменья наша о поругании Свято-Борисо-Глебской обители чрезвычайно сокрушалась. А вы, сударыня, соблаговолите вооружение снять и переодеться. У нас здесь не кафешантан. Уж не примите за нравоучение. Мы ведаем, ныне в миру приличия не в чести, грех смертоубийства умами людскими завладел. Но женщине под мужчину рядиться все равно не пристало. Уж будьте любезны туалет сменить, – с достоинством потребовала голубоглазая сестра.

– Я, собственно, вполне осознаю несуразность своего внешнего вида, но переодеваться мне не во что, – пробормотала Катя и положила руку на плечо Вите. – Пропали наши мирские наряды в огне, уж не обессудьте. Может, подберете что-нибудь девочке? Сама я на конюшне посижу. Чуть обсохнем со спутниками и дальше двинемся. Расхаживать по обители и смущать сестер я не намерена.