жены, были более почитаемы отцом»[730]. Это же положение подтвердил А. М. Джувейни: «Монгольский обычай таков; что положение детей, рожденных от одного отца, зависит от положения их матерей, поэтому сын, рожденный от старшей жены, имел преимущество и пользовался предпочтением»[731].

В привилегированном положении детей старшей жены исследователи видят «подтверждение норм обычного права», а в том, что «дети, рожденные от наложниц, считались законными и получали, по распоряжению отца, долю в наследстве», расценивается, как уже начало наследования по завещанию, выдвигающегося на место простого распределения имущества согласно нормам обычного права»[732].

Особые права младшего сына старшей жены, как «родительского очага хранителя», засвидетельствованные автором «Сокровенного сказания монголов» в «Сказе о том, как Чингисхан пожаловал подданных родичам своим»[733], также были узаконены в «Книге Великой Ясы»:

«Двор (коренное, главное стойбище. — А. М.) отца и матери (после их смерти. — А. М.) достается всегда младшему сыну.

Отсюда ему надлежит заботиться о всех женах своего отца, которые достаются ему с отцовским двором, и тогда при желании он пользуется ими как женами…»[734]

Особой ясой закреплялись права человека, доставившего домой тело воина, убитого на войне, на наследование имущества погибшего:

«Если слуга убитого на войне сможет быстро доставить тело покойного хозяина на родину, он получит в награду скот хозяина.

Если же это сделает другой человек, ему перейдут жена, подданные и имущество покойника»[735].

Ряд яс свидетельствовали о принципиальной позиции монгольского государства в отношении вопросов наследования:

«А еще такой у них порядок, что коль умрет чиновник либо простолюдин, что после него останется, много ли, мало ли, — прицепки не делают, и никто не вмешивается.

Коль не было у покойного наследника, дают [имущество] его ученику либо холопу, и ни под каким видом добро умершего не берут в казну и считают это недопустимым»[736].

«Из имущества, умершего, у коего нет наследника, хан ничего да не возьмет, но его имущество все дается тому, кто за ним ходил»[737].

Последние процитированные нами ясы, во-первых, говорят о том, что государство и Великий хан «не должны были вмешиваться в наследственные отношения, даже в случае если у умершего не было родственников»[738]. И во-вторых, эти положения близки по содержанию к нынешнему пониманию наследования по закону, т. е. в порядке некоей очередности. В данном случае это — ученик покойника, его слуга или человек, который за ним ухаживал перед смертью.

* * *

Племена, которые в 1206 году «пришли под приказ» Чингисхана, в одном из его биликов со всей откровенностью, безжалостно были охарактеризованы им, как народ «без порядка, без смысла»[739].

Для того чтобы «в державе был водворен порядок», применявшийся в армии принцип круговой поруки зачастую был неприемлем; срочно требовались суровые нормы уголовного права. Представление о нормах уголовного права, включенных Чингисханом уже в первый состав «Книги Великой Ясы», дают имеющиеся в нашем распоряжении сведения древних источников[740]:

«Человекоубийство они карают смертным приговором.

Точно так же они карают смертью за огромную кражу. За легкую кражу, например, за одного барана, лишь бы только человек нечасто попадался в этом, они жестоко бьют, и если они назначают сто ударов, то это значит, что те получают сто палок»[741].

«Тот, у кого найдется украденная лошадь, обязан возвратить ее хозяину с прибавкой девяти таких же лошадей[742]; если он не в состоянии уплатить этого штрафа, то вместо лошадей брать у него детей, а когда не было и детей, то самого зарезать, как барана»[743].

«Воры подвергаются смертной казни, а их имущество, жена, дети передаются потерпевшему. К примеру, в случае, если человек, принадлежавший А, украл что-то у Б или его подданного, сам А и его подданный-вор будут казнены, а их имущество, а также жены и дети будут переданы Б или его подданному»[744].

«Всякий старшина или у кого много скота метит своим знаком жеребцов и кобыл, верблюдов, быков и коров, и всякий крупный скот; с меткой пускает их пастись без всякой стражи в равнины и в горы; если скотина смешается, отдают ее тому, чья метка»[745].

«Если кто-то будет копать землю после того, как она покрылась травой, или по неосторожности разведенный им огонь уничтожит пастбище, виновный вместе со всей своей семьей будет убит»[746].

«Кто возьмет товар и обанкротится, потом опять возьмет товар и опять обанкротится, потом опять возьмет и опять обанкротится, того предать смерти после третьего раза.

Кто даст пищу или одежду полоненному без позволения полонивших, тот предается смерти.

Кто найдет бежавшего раба или убежавшего пленника и не возвратит его тому, у кого он был в руках, подвергается смерти…»[747]

Гильем де Рубрук был, пожалуй, одним из немногих, кто утверждал, что человекоубийство у монголов каралось смертной казнью. Думается к более позднему периоду относится известие персидского историка XV века В. Мирхонда: «От казни за преступление (умышленное убийство. — А. М.) можно отпуститься пенею, заплатив за мусульманина сорок золотых монет (барыш), а за китайца рассчитывались одним ослом»[748].

Как явствует из древних источников, большинство других случаев нарушения интересов отдельных личностей относится к преступлениям, связанным с собственностью, и в частности, с ее кражей.

«Похищение скота всегда считалось грехом, но все же оставалось весьма распространенной практикой среди степных кочевников и приводило к возникновению кровной вражды и взаимным набегам… Чингисхан объявил, что кража скота будет отныне караться смертью… Любой человек, который нашел какие-либо товары, деньги или животных и не сдал их ближайшему надсмотрщику, считался вором, а наказанием за воровство была смерть»[749].

Пэн Да-я и Сюй-Тин в своих путевых заметках «Краткие сведения о черных татарах» упоминают даже о коллективной ответственности за воровство[750].

Суровое наказание за «копание земли» и «уничтожение огнем пастбищ» объясняется тем, что пастбища являлись основой жизнедеятельности скотоводов-монголов. От их качества зависело состояние основной отрасли их хозяйства — скотоводства, от него — благосостояние и во многом боеспособность самих скотоводов-кочевников, а значит и государственная безопасность. Именно поэтому обязанность по охране пастбищ, недопущению их порчи была возведена Чингисханом в ранг имперского закона.

Главным видом среди преступлений против хана и государства, по мнению Г. В. Вернадского, является «нарушение крепостного устава», которое выражается в невозвращение беглого раба или пленника его законному собственнику.

А известие аль-Макризи о том, что «смерти будет предан тот, кто даст пищу или одежду полоненному без позволения полонивших», очевидно, имеет отношение не только к «нарушению крепостного устава», но и к