При виде этой несчастной женщины у Селесты на глаза наворачивались слезы. Сейчас Мэй напоминала одну из суфражисток, попавших в тюрьму, где они устраивали голодовки, а их кормили насильно, – сломленных пытками и осознанием провала, который они потерпели, будучи вынуждены глотать пищу, чтобы не умереть.

– Ее вылечит только время, Селеста. – Каноник положил руку на плечо дочери. – Мэй нужен покой. Человеческий разум – это загадка. Многие студенты нашего колледжа сильно изменились после войны: одни утратили веру в Бога, другие искали забвения в алкоголе и наркотиках и теперь пытаются освободиться от своего пристрастия. Война – это не только разрушенные здания, разбитая техника и покалеченные люди. Уверен, Мэй скоро поправится. Я молюсь о ней каждый вечер. Идем, Селеста. Кажется, мы ее только огорчаем.

Селеста, однако, задержалась еще на минуту.

– Скажите, она виделась с дочерью? Уверена, эта встреча поможет ей встряхнуться и вернет к реальности.

– Детей сюда не пускают. По своему опыту могу сказать, пациенты только расстраиваются, – резко ответила сестра.

Шагая по длинному, выложенному плиткой коридору, Селеста невольно ежилась при виде множества самых разных людей, затерянных в лабиринтах собственных миров. Она слыхала про подобные лечебницы, и эта гораздо лучше многих – просторная, светлая, чистая. Тем не менее в ней все равно царят холод и больничная атмосфера; огромное здание начисто лишено домашнего уюта. Разве может Мэй, отрезанная от нормальной повседневной жизни, выздороветь в этих условиях? Не видеться с родной дочерью, отрицать свое материнство – действительно безумие. С какой стати Мэй вбила это себе в голову? Она выглядит полностью отрешенной и потерянной. Ее остекленевший взор напоминает глаза мертвой рыбы на разделочной доске; давно не мытые волосы висят жирными сосульками, платье – бесформенным мешком. Что же убило в ней всякую надежду, лишило воли к жизни, опустошило, будто морскую раковину?

Неужели Мэй пережила жестокое испытание на «Титанике» для того, чтобы превратиться в эту бледную тень и сделать дочь сиротой? Должно быть что-нибудь такое, с помощью чего Селеста сможет вернуть Мэй в настоящий мир, вернуть ей смысл существования.

Она вспомнила рассказ Арчи Макадама о том, как они выжили после удара торпеды, уничтожившей корабль. Зная, что им осталось всего несколько часов на этом свете, он и другие члены экипажа старались держаться на плаву, вцепившись в спасательный буй. Арчи заставлял товарищей петь песни и церковные гимны, рассказывать о своих семьях, сам шутил и сыпал историями, убеждал остальных, что они обязаны выжить. «Я просто не желал сдаваться», – сказал он тогда Селесте, улыбаясь своей мягкой, усталой улыбкой. Она и Родди получили письмо с новым адресом Арчи, и, едва вскрыв конверт, Селеста уже знала, что непременно ответит.

Жизнь всегда идет вперед, а не назад. Она больше не хочет думать о прежних днях в Акроне. Не сбеги Селеста от Гровера, возможно, она закончила бы свои дни в заведении, подобном этому. Тем не менее она не опускала руки и теперь счастлива снова быть дома, в родном окружении. Нужно обязательно вытащить Мэй из ее черного, глубокого колодца, наполненного мраком и отчаянием. Что же за всем этим кроется? Селеста обязательно выяснит.

* * *

Они с Родди переселились к Селвину в Ред-хаус, большой, но ветхий дом неподалеку от Стритэя, набитый старинной мебелью и прочими ненужными вещами. Временная экономка подала на расчет, поскольку работы оказалось слишком много. Миссис Аллен, приходящая прислуга, вынуждена была справляться в одиночку, так что присутствие Селесты пришлось весьма кстати.

Их жилище представляло собой причудливое трехэтажное здание из красного кирпича с восемью спальнями. Старый фермерский коттедж в стороне от заброшенной дороги к Бертону-на-Тренте действительно нуждался в ремонте. Снаружи он походил на кукольный домик, однако был слишком большим для одного человека и давно не видел хорошей уборки.

Селвин понимал, что сестре и племяннику нужна крыша над головой, не проявлял излишнего любопытства и не расспрашивал Селесту, почему распался ее брак. Что ж, уже легче. Селесте стыдно рассказывать свою историю кому бы то ни было, включая отца, хоть она и постоянно ловит на себе его озабоченные взгляды.

– Как ты, дитя мое? Боюсь, недуг Мэй гораздо серьезнее, чем я предполагал, – вздохнул каноник. – Прискорбно… А ее дочь, бедняжка, совсем одна на белом свете.

Хотя отец слаб и рассеян, своих детей он по-прежнему понимает как никто другой. Каноник Форестер отказался переехать обратно к Селвину, сознавая, что им нужно отдельное жилье.

– Сожалею, что тебе пришлось смотреть на все это. Прости, – вздохнул он, сидя на лавочке и обводя взором сад вокруг лечебницы.

– За что? Мэй много лет поддерживала меня, и я не допущу, чтобы она сгнила в этих стенах, – ответила Селеста. – Она поправится, правда?

– Сие в высшей воле, дочка. Будем делать, что в наших силах, и полагаться на Божье провидение.

– Мне бы твою веру, папа…

– Я уже стар. Оглядываясь назад, я вижу весь жизненный путь, вижу главные вехи, поворотные точки, невыбранные дороги… Ты прошла через жестокую борьбу, одна-единственная ошибка не означает поражения, дитя. Тебе тоже нужно время, чтобы залечить душевные раны, и где же, как не в родной семье, лучше всего находиться в этот период.

– У Мэй никого нет…

– У нее есть Элла, есть друзья, есть ты. Господь трижды благословил ее, – тихо произнес каноник.

Селеста устремила взгляд на ухоженную лужайку. Один из пациентов больницы Святого Матфея складывал в тачку сухие листья, а другой подстригал живую изгородь. В жизни все сложно… Она опять дома, но все обернулось не так, как она предполагала. Получается, она приложила уйму усилий, выпутываясь из одной трудности, только чтобы оказаться перед лицом другой запутанной ситуации? Как бы не накрутить еще больше узлов!

Элла сказала миссис Перрингс, что пойдет в город, а сама села на Рыночной площади в автобус, идущий в Бернтвуд. Денег на проезд у нее хватит, а в холщовой сумке лежат рисунки, сделанные в подарок. По дороге Элла навела справки и уже знала, как добраться до больницы, но, когда вышла из автобуса и преодолела последний отрезок пути по сельской тропинке, вид огромного, величественного здания заставил ее сглотнуть. Как же отыскать маму внутри этой громадины? Больница с высокой башней и зарешеченными окнами напоминала неприступную крепость.

Указатели были повсюду. Прошмыгнув за ворота через привратницкую, Элла попала на аллею, обрамленную с обеих сторон высокими деревьями, и сразу принялась искать глазами табличку с надписью «Главный вход». Впереди показался парк и лужайки. Элла надеялась проскользнуть незаметно, однако в скором времени ее остановил смотритель.

– Сюда нельзя! Детям вход воспрещен.

– Я хочу повидаться с мамой, – сказала Элла, показывая сумку.

– Не сомневаюсь, так оно и есть, но детям здесь делать нечего.