— Попробуй ее, — заметил Публий. — Она тебе может пригодиться на будущее.

Лисий взял дощечку в руки и осмотрел ее со всех сторон.

— Она принадлежит скульптору, — сказал он. — Вот его имя. И там… действительно, есть приправа или, лучше сказать, горькое лекарство, приправленное стихами. Они написаны лучше, чем сочинены, и относятся к числу дидактических.

— Ну? — Римлянин ждал с любопытством, пока Лисий читал. Последний ответил с легким вздохом:

— Очень хорошо для того, к кому это не относится! Хочешь послушать двустишье?

— Пожалуйста, прочти!

Коринфянин вздохнул еще раз и прочел:

Милым кажется жребий паре, соединенной любовью,

Но тяжелое золото пугает и возвращается обратно.

— Вот мое лекарство! Но голуби не люди, и я знаю, что ответить! Дай мне, Публий, пряжку со своего плаща, в котором ты похож на собственного гонца. Я нацарапаю ей ответ.

Римлянин подал Лисию золотой венок с толстой булавкой и, закутавшись в плащ, ждал, пока писал коринфянин:

Пылающий страстью голубок прихорашивается перед своей голубкой;

Если пылает страстью юноша, он украшает свою милую.

— Можно узнать твой ответ? — спросил Публий. Коринфянин прочел другу послание, дал мальчику дощечку и браслет, который он снова завернул в папирус, и приказал все это сейчас же отнести прекрасной Ирене.

Но римлянин удержал мальчика и, положив руку на плечо Лисию, спросил:

— А когда девушка примет этот подарок и все другие, которые ты ей вздумаешь послать — ты ведь достаточно богат для этого, — что тогда, Лисий?

— Что тогда? — повторил коринфянин смущенно и нерешительно. — Тогда я буду ждать возвращения Клеа и… смейся надо мной, только я серьезно думаю взять эту девушку себе в жены и увезти с собой в Коринф. Я — единственный сын, и вот уже три года отец не оставляет меня в покое. Он хочет, чтобы или я сам, или мать выбрала мне жену. И даже если бы я привез ему черномазую сестру вот этого олуха, я думаю, он бы обрадовался! Я никогда никого не буду так безумно любить, как маленькую Ирену. Это так же верно, как то, что я твой друг. Я знаю, почему ты опять мечешь в меня молнии очами Зевса! Ты знаешь, что значит наш дом в Коринфе, и когда мне все это приходит на ум, тогда, конечно…

— Что тогда, конечно? — спросил резко и серьезно римлянин.

— Тогда я думаю, что носительница воды и дочь осужденного человека в нашем доме…

— Считаешь ты мой дом в Риме менее знаменитым, чем твой в Коринфе? — строго спросил Публий.

— Напротив, Публий Корнелий Сципион Назика. Мы знамениты своим богатством, вы — могуществом и родовыми именами.

— Да, и все-таки я введу Клеа, сестру Ирены, как законную жену в дом моего отца.

— Ты это сделаешь! — вскричал Лисий, вскочил со скамьи и бросился на грудь римлянину, несмотря на то что несколько египтян проходили мимо них по улице. — Значит, все просто отлично. Ах, как это облегчает мою душу! Значит, Ирена будет моей женой? Как прекрасна жизнь! О Эрос, Афродита, отец Зевс и Аполлон, как я счастлив! Точно с моей души скатилась одна из самых больших пирамид! Теперь, лентяй, иди туда и снеси прекрасной Ирене, невесте верного Лисия… понимаешь ты, что я говорю? Снеси сейчас эту доску и этот браслет. Нет, ты перепутаешь. Я напишу сам над моим двустишием: верный Лисий прекрасной Ирене, своей будущей супруге. Так, теперь, я думаю, она не пришлет обратно. Славная девушка! Слушай, повеса, если это она оставит у себя, то сегодня на празднике можешь есть пирожки, пока не лопнешь, хотя я за тебя только что заплатил пять золотых. Публий, возьмет она браслет или нет?

— Конечно, возьмет.

Через несколько минут поспешно прибежал мальчик и, схватив порывисто за хитон коринфянина, закричал:

— Иди со мной, иди в дом!

Лисий ловким грациозным прыжком перескочил через мальчика, рванул дверь и открыл объятия, увидев Ирену, которая быстро сбегала по лестнице и, смеясь и плача, бросилась к нему на грудь.

Его губы коснулись ее уст, но после первого поцелуя девушка вырвалась, помчалась опять по лестнице и с верхней ступеньки торжествующе закричала ему:

— Больше нельзя! До свидания, пока приедет Клеа! — и исчезла в верхнем этаже.

Опьяненный юноша вернулся к своему другу, опустился на скамью и сказал:

— Теперь небеса могут обрушиться, и меня это нимало не огорчит! Вечные боги, как прекрасен мир!

— Странный человек, — перебил восторги своего друга римлянин. — Не намерен же ты вечно оставаться в этой лавке?

— Я не тронусь с места, пока не явится Клеа. Мальчишка принесет мне есть, как старый воробей своим птенцам. Если понадобится, я просижу здесь целую неделю, как сарделька в масле.

— Я надеюсь, тебе придется ждать только несколько часов. Мне нужно идти во дворец. Я готовлю сюрприз царю Эвергету ко дню его рождения. Празднества уже в полном разгаре. Слушай, как кричат в гавани. Мне кажется, я различаю имя Эвергета.

— Передай от меня толстому чудовищу пожелания счастья, и до скорого свидания, свояк!

Царь Эвергет беспокойными шагами ходил взад и вперед по высокому приемному покою, который его брат великолепно отделал для торжественного дня.

Едва взошло солнце, как Эвергет с большой свитой раньше Филометра отправился в храм Пта принести жертву и расположить к себе могущественных руководителей святыни и вопросить оракула Аписа.

Предзнаменование оказалось благоприятно, священный бык ел из его рук, но Эвергету было бы гораздо приятнее, если бы священное животное отвернулось от него, а Эвлеус принес бы известие о смерти римлянина.

Масса приношений, письменные поздравления изо всех округов страны, декреты жрецов, составленные в его честь, на досках из твердого камня лежали на всех столах и стояли у стен покоя, только что покинутого поздравителями.

По знаку повелителя остался только друг царя Гиеракс. Он прислонился к высокому трону из золота и слоновой кости, богато украшенному драгоценными геммами. Трон этот прислала из Александрии иудейская община.

Военачальник хорошо знал своего повелителя и видел, что теперь говорить с ним было бы рискованно.

Но Эвергет сам чувствовал потребность высказаться и, не глядя на своего друга и не прерывая ходьбы, быстро заговорил:

— Филобазилисты тоже подкуплены, моих солдат в крепости гораздо больше, и при этом они лучше тех, которые остались верны Филометру, следовательно, мне остается только немножко постучать мечом о щит, сесть на трон и дать провозгласить себя царем. Но я не ринусь в бой, пока у меня в тылу находится сильный враг. Ведь голова моего брата сидит на шее моей сестры, и пока я не уверен в ней…

В эту минуту в покой поспешно вбежал камерарий и провозгласил: