Георг стоял на борту «Ройял Соверен» и наслаждался ветром с моря.

Многие годы он находился в рабстве у отца и почти столько же был привязан к этой женщине. Теперь только впервые по-настоящему ощутил вкус свободы. Он – король, правитель своей страны, но что самое главное – свободный человек. Больше никогда его не будет мучить самая вульгарная женщина в мире, на которой, по иронии судьбы, был женат он, самый изысканный джентльмен.

Свободен… в пятьдесят девять лет. Скоро наступит его шестидесятый год рождения.

«Слишком поздно, – с грустью подумал король. – Ах, слишком поздно».

Но так ли это? Он преодолел свое меланхолическое настроение. «Я свободен, – продолжал твердить самому себе. – Она больше не может мне досаждать. Больше нет нужды искать доказательства для развода. Вмешалась судьба со своим самым последним разъединением, самым окончательным разводом».

– Ваше Величество желает установить какой-то период траура? – спросили его.

Король не собирался притворяться. Возможно, что кое-кто хотел бы, чтобы он сыграл роль скорбящего мужа, но для этого он слишком хороший актер. Это была бы роль, в искренность исполнения которой никто бы не поверил. Поэтому, коль скоро было бы нелепо играть роль скорбящего вдовца, он будет вдовцом, который слишком честен, чтобы притворяться, будто смерть Каролины принесла ему что-либо, кроме облегчения.

Двор может соблюдать траур на протяжении шести недель. Этого ожидают; но было бы глупо устанавливать более длительный траур. Что до него, то он наносит официальный визит. Король намерен посетить своих ирландских подданных. Он хочет понравиться им. А им не нужен несчастный человек.

Георг подумал о том, что всегда любил ирландцев. Он надеялся, что сейчас они это вспомнят. Его самым большим другом был Ричард Бринсли Шеридан, остроумный ирландец, умерший четыре или пять лет назад. И даже его нынешние лучшие друзья Конингхэмы тоже ирландцы. Он предвкушал счастливое время.

И разве может быть иначе? Если пустить в ход все свое громадное обаяние, они не смогут устоять. Он уже репетировал то, что скажет им. «Я чувствую, что нахожусь среди близких мне людей», – бормотал он.

Король оделся с особой тщательностью в голубые цвета – голубой галстук, голубые штаны и голубой камзол – все это, конечно, безупречного покроя. А голубой цвет шел ему, пожалуй, больше всех остальных. Единственным контрастом служили желтые пуговицы на его камзоле – очень эффектные, но ничуть не нарушавшие общее впечатление элегантности.

Нужно говорить с ними искренне, как будто слова льются сами собой. Они никогда не заметят, насколько тщательно он их продумал. Если его английские подданные отвергают его, то с ирландцами этого не произойдет.

Они не разочаровали короля. Его эмоциональный подход, его сентиментальные слова подходили к данному случаю наилучшим образом. Толпы пришли, чтобы приветствовать его и сопровождать карету в охотничий домик в Феникс-Парке.

Там он обратился к массе собравшихся людей – величественная, импозантная и, несомненно, царственная фигура.

– Сегодня один из счастливейших дней в моей жизни. Сердцем я всегда был ирландцем. Я всегда любил Ирландию, и теперь я знаю, что мои ирландские подданные любят меня.

Он сказал им, что собирается выпить за их здоровье, и надеется, что они выпьют за него. Это будет пунш из ирландского виски.

Как же они аплодировали ему! Как же они любят его! Он наделен даром оратора. Он знал, как завоевать их сердца.

Настоящий король, говорили они.

Так начался его официальный визит. Просто нельзя было добиться большего успеха. Они любят своего короля, а король любит своих подданных. Как же давно он не слышал таких аплодисментов!

Любимый монарх. Свободный человек. Как же счастлив он мог бы быть, будь он на двадцать лет моложе! Но даже на гребне триумфа внутренний голос постоянно напоминал ему: «Слишком поздно. Успех пришел слишком поздно».

Виктория росла. Ей было почти три года. Она постоянно болтала, в основном по-немецки. Но, как сказал дядя Леопольд, очень важно, чтобы она так же хорошо говорила по-английски.

Девочка была умна и уже понимала, что важна не из-за своей очаровательной внешности и красоты, но по другой причине, которая вызывала особый интерес. Мама не говорила об этой другой причине. Ее она пока не должна знать, так как по неосторожности может проговориться кому-нибудь вроде дяди Фредерика, дяди Уильяма или тети Аделаиды, что может их очень разозлить. Правда, она не верила, чтобы тетя Аделаида когда-либо вообще могла разозлиться, а дяди Фредерик и Уильям бывали сама доброта, когда они встречались с ней.

Был и еще один дядя – самый важный из всех: дядя король. Она видела его очень редко, хотя иногда ее поднимали, чтобы она могла увидеть, как он проезжает мимо в своей карете. Он был громадным сверкающим существом, один вид которого завораживал Викторию. Конечно, она уважала дядю Леопольда, обожала тетю Аделаиду и горячо любила маму, Сисси и Чарлза. Но дядю короля она почитала. День, когда он присоединится к компании поклонников Виктории, будет славным днем. Но он никогда не приезжал в Кенсингтонский дворец, а ее не приглашали в Карлтон-хаус. Самое странное – по мнению Виктории, – что было связано с дядей королем, заключалось в том, что он, казалось, не знал о существовании Виктории.

Иногда она забывала о нем, когда играла со своими куклами. Она любила своих кукол. Люди знали об этом и постоянно дарили их ей. Сисси помогала ей одевать их и знала всех по именам. Тетя Аделаида, дорогая нежная тетя Аделаида только что прислала ей большую красивую куклу – самую большую, какую она только видела в жизни, почти такого же роста, как сама Виктория, и одетую в голубое шелковое платье с поясом, как у Виктории.

– Ее можно было бы назвать Викторией, – сказала она Сисси, – но тогда кто поймет, кого зовут, меня или ее.

Сисси осыпала ее поцелуями и сказала, что она самая умная маленькая девочка на свете и думает о самых разумных вещах.

Конечно, она должна быть разумной из-за той причины.

Кроме того, не может быть трех Викторий в семье, ведь уже есть мама и она сама.

Так как была среда, дядя Леопольд покинул свой красивый дом в Эшере – Клэрмонт, который иногда посещали Виктория и ее мама, – чтобы отправиться в Кенсингтонский дворец, где проводил много времени за разговорами с мамой. И Виктория не могла не знать, что она часто бывала предметом их разговоров. Ее приводили и ставили перед дядей Леопольдом, чтобы она отвечала на его вопросы, в то время как мама наблюдала за ней, никогда не пропуская ни одного незначительного нарушения правил поведения, о которых позже выговаривала Виктории. Она должна всегда вести себя так, как должен вести себя человек в ее положении. Человек в ее положении! Она постоянно слышала эту фразу и не до конца понимала ее, зная лишь, что она связана с той причиной.