С точки зрения Унгерна, образование подобного государства, управляемого военной элитой во главе с императором — Богдо-ханом, создавало условия для «экспорта контрреволюции» в Россию и восстановления монархии не только на территории бывшей Российской империи, но и на всем европейском континенте. (Заметим, что азиатская реальность оказалась отнюдь не такой, как она рисовалась в теории не только для Унгерна, но также и для «русских» большевицких лидеров, в большинстве своем имевших европейское образование. Однако подобное понимание пришло слишком поздно, когда они уже достаточно глубоко погрузились в «неисчерпаемую азиатскую хлябь», из которой нужно было как можно быстрее вытягивать ноги — пока совсем не засосало.)

Барона должен был бы насторожить следующий факт: Унгерн разослал несколько десятков писем монгольским князьям, ламам, китайским генералам с изложением своих идей. Несмотря на то что большинство из этих писем Унгерна носит чисто утилитарный характер — обрести союзника, получить какую-либо помощь для своего дела, — из них вполне можно вычленить то, что составляло стержень идейных и политических взглядов барона, составляло его credo.

«… Ожидать света и спасения можно только с Востока, а не от европейцев, испорченных в самом корне даже до молодого поколения, вплоть до молодых девиц включительно». (Письмо Чжан Куню от 16.02.1921 г.)

«Вам, конечно, известно, как ужасно подлое большевицкое учение и как быстро оно укореняется. Вся Россия теперь страдает, брат пошел теперь на брата, сын — на отца, все обеднели, голодают, забыли Бога. Вы знаете, что моя цель, мои стремления — это восстановление царей. Надо начать с Востока, монголы для этого очень удобны, так как они не забыли еще, как им хорошо жилось при маньчжурском хане. Я знаю и верю, что свет придет с Востока и принесет счастье всему человечеству». (Письмо Цэндэ-гуну. Март 1921 г.)

«Самое наивысшее воплощение идеи царизма — это соединение божества с человеческой властью, как были Богдыхан в Китае, Богдо-хан в Халхе и в старые времена русские цари. За последние годы оставались во всем мире, условно говоря, два царя: это Англия и Япония. Теперь небо как будто смилостивилось над грешными людьми и возродились цари в Греции, Болгарии и Венгрии, и 3 февраля 1921 года восстановлен Его Святейшество Богдо-хан… Вашему сиятельству известно, что Чжан Куню — монархист, поэтому, понятно, надо всячески избегать столкновений и недоразумений с его войсками. Но гражданские китайские власти — это революционеры, последователи черного сатаны, они под маской несуществующей фантастической свободы, под личиной добра и обещаниями разных благ развращают нравственность людей, портят их, а народ вследствие этого бездействует и страдает. Примеры — Россия и Южный Китай… Каждый честный воин должен стоять за честь и добро, а носители этой чести — цари. Кроме того, ежели у соседних государств не будет царей, то они взаимно будут подтачивать и приносить вред одно другому…» (Письмо Цэндэ-гуну от 27.04.1921 г.)

«Мои караваны будут проходить по Вашим местам, и, хотя сами по себе они не представляют крупной ценности, но… имеют для меня большое значение. Я очень хотел бы, чтобы Вы пропускали их и оберегали от могущих быть неприятностей. Этим Вы сделаете мне большое удовольствие и окажете большую услугу, которую я, конечно, не забуду… Нам, честным воинам, надо всем взяться за оружие и вести борьбу за великое дело, за восстановление Срединного Царства, за восстановление царей, какой бы национальности они ни были. Я знаю, что только восстановление царей спасет теперь испорченное Западом человечество». (Письмо начальнику войск провинции Цицикар.)

Ответов пришло считаные единицы. «… Монгольские князья, не говоря уже о простых кочевниках, понятия не имели, что Унгерн видит в них последнюю надежду «испорченного Западом человечества», — справедливо замечает Л. А. Юзефович. «Монархической солидарности» не получалось. Как написал Унгерну в ответе один из влиятельных монгольских лам: «Я, хутухта, молюсь только о ниспослании благополучия Богдо-хану, преследуя цель помочь религии и народу, постоянно молюсь Трем Сокровищам и стараюсь исполнять установленные требы. Однако считаю нужным засвидетельствовать, что я обладаю слабыми способностями и образованием».

При этом материалисты-большевики не были склонны считать планы Унгерна «химерами сумасшедшего». Они сумели оценить опасность, исходившую от воплощения в жизнь подобных планов именно в их военно-политическом, практическом аспекте. 31 октября 1920 года на имя председателя Совнаркома Ленина была отправлена специальная телеграмма об опасности, которую представляют для Советской России успехи генерала Р. Ф. Унгерна в Монголии (копия была послана наркому по иностранным делам Г. В. Чичерину — это лишь подчеркивает степень обеспокоенности большевиков). Телеграмма завершалась следующим резюме: «… B случае успеха Унгерна высшие монгольские круги, изменив ориентацию, сформируют с помощью Унгерна правительство автономной Монголии… Мы будем поставлены перед фактом организации новой белогвардейской базы, открывающей фронт от Маньчжурии до Туркестана, отрезывающей нас от всего Востока»… В открытии нового «Восточного фронта» заключалась действительная и реальная опасность для большевиков: этот фронт не только преграждал путь коммунистической экспансии в глубь Азии, но и являлся постоянной угрозой самому существованию большевицкого режима.

Целый ряд современных исследователей, например воронежский историк Станислав Хатунцев, называют план Унгерна «панмонголистским». Насколько подобное утверждение соответствует действительности? Нам представляется, что планы создания Великой Монголии или Срединного государства никогда не являлись целью барона Унгерна. Любое государственное образование (как бы оно ни называлось), созданное на просторах Внутренней Азии, являлось для Унгерна лишь средством — оно обеспечивало более или менее надежный тыл для антибольшевицких формирований, опираясь на него, можно было приступать к решению задачи, которую Унгерн действительно считал самой главной, — освобождению России от коммунистического рабства и восстановлению в ней самодержавной власти. О том, что планы Унгерна носили именно такой характер, свидетельствует и В. И. Шайдицкий: «… Барон выступил на столицу Монголии Ургу с целью взять ее у китайцев с боем, для устройства в ней своей постоянной базы в действиях в Монголии и вылазках на русскую землю».

Насколько реализуемыми были подобные замыслы в действительности? Позволим себе еще раз обратить внимание на слова историка С. Хатунцева: «Следует заметить, что эти прожекты, кажущиеся сейчас несбыточными, в первой половине XX века абсолютно фантастическими не являлись: обстановка, сложившаяся во Внутренней Азии после крушения Китайской и Российской империй, благоприятствовала осуществлению самых невероятных геополитических комбинаций…» Напомним только, что десятилетие спустя, 1 марта 1932 года, как результат осуществления подобных «геополитических комбинаций» на территории Северо-Восточного Китая, где до этого безгранично хозяйничали красные, возникает монархическое государство Маньчжоу-Го во главе с Пу И — последним императором Китая из маньчжурской династии Цинь, восстановить власть которой стремился барон Унгерн (находившееся, правда, под протекторатом Японии), насчитывающее более 30 миллионов подданных и просуществовавшее до августа 1945 года. По замыслу японских кураторов «проекта Маньчжоу-Го», это государственное образование должно было осуществлять те самые задачи, о которых мы говорили выше, — быть форпостом борьбы с коммунистической угрозой с севера, а также тыловой базой для антикоммунистических организаций России и Китая.