русской рулетки для двух мужчин, сражающихся с одной заряженной и одной незаряженной винтовкой. В существенном факте, однако, я был прав, и это заключалось в том, что люди действительно выбирали пули; так что, допуская это, было совершенно ясно, что один из мужчин мог четко различать заряженные и незаряженные пули, а другой – нет. Ибо мало того, что у одного было четыре хороших заряда против одного у другого, что само по себе почти убедительная цифра, но человек с четырьмя даже не пытался выстрелить своим плохим зарядом, в то время как оказалось, что другой пытался выстрелить в плохим первым. Теперь, поскольку для глаза не было ни малейшей разницы между плохими и хорошими гильзами и, что сделало ее окончательной, дуэль велась в темноте, различение, которое было у одного человека, а у вашего брата нет, могло быть только способностью к тонкой различимости веса.

– Я понимаю!

На лице Шеппарда с любопытством появилось понимание.

– Потому что пуля и гильза ваших специальных патронов, мистер Шеппард, – быстро продолжил психолог, – были такими тяжелыми, весили вместе более трехсот гран, когда я взвешивал их в вашем оружейном шкафу, а бездымный порох, который вы используете, обладал такой исключительной силой, что хватало лишь двадцать гран в гильзе; таким образом, разница в весе между одной из этих полных гильз и пустой гильзой составляла едва ли одну пятнадцатую – чрезвычайно незаметная разница для человека, не обладающего особой ловкостью, чтобы определить такие тонкие веса. Для вас это было совершенно неразличимо и, по-видимому, так же для мистера Чапина, хотя я сначала не был уверен, так ли это на самом деле или нет. Однако, поскольку я приучил себя в лабораторных работах к точным различиям, человек может работать до различения с точностью до одной сороковой, я смог сразу увидеть это существенное различие.

– Это свело мое дело к единственному и чрезвычайно элементарному соображению: мог ли молодой Тайлер подобрать эти гильзы в темноте и застрелить ими Нила Шеппарда. Если бы он мог, тогда я смог бы собрать косвенные улики против него, которые, безусловно, казались вескими. Но если он не мог, тогда мне нужно было просто проверить других мужчин, которые носили винтовки Шеппарда-Тайлера и ушли из лагеря в ночь, когда был застрелен ваш брат, а также молодого Тайлера, хотя это обстоятельство, казалось, было забыто в деле против Тайлера.

– Я понимаю! – снова сказал Шеппард. – Так вот что вы делали с чашками! Но как вы могли отличить одну от другой?

– Я проводил тест, как вы теперь понимаете, мистер Шеппард, – объяснил Трант, – чтобы определить, мог ли Тайлер, а вслед за ним и мистер Чапин, легко отличить заряженный патрон весом более 320 гран от патрона без 20 с лишним гран бездымного пороха, то есть чтобы выяснить, может ли кто-либо из них почувствовать различия не более одной пятнадцатой в таком маленьком весе. Чтобы проверить это в лаборатории и с надлежащей серией экспериментальных весов, у меня должно быть несколько резиновых блоков точно такого же размера и внешнего вида, но с градацией по весу от 300 до 320 гран. Если бы я попросил испытуемого взять вес в 300 зерен, а затем другие подряд, попросив его назвать их тяжелее, легче или того же веса, а затем заставил его снова повторить все веса в другом порядке, я мог бы с такой же точностью доказать его способность различать вес, как окулист может доказать силу зрения глаз, и с наименьшей вероятностью, что кто-нибудь меня одурачит. Но я не мог организовать надлежащую серию экспериментальных весов всего в 300 зерен без особых проблем и мне не нужно было этого делать. Поскольку в соответствии с хорошо известным психологическим принципом, называемым законом Вебера, я знал, что одно и то же соотношение различий между весами остается практически постоянным для каждого индивидуума, независимо от того, проводится ли эксперимент в гранах, унциях или фунтах. Другими словами, если "порог различия" человека, так называется его способность различать вес, составляет всего одну десятую в гранах, то же самое происходит и в фунтах или унциях; и если он не может точно определить, весит ли одна кружка на одну пятнадцатую больше, чем другая, то он никогда не сможет выбрать нужный патрон, если разница составляет всего одну пятнадцатую. Итак, мне просто нужно было взять пять ваших кружек, наполнить ту, которую я использовал в качестве стандартной, дробью, пока она не стала весить около шести унций, или 100 драмов. Остальные кружки я взвесил до 105, 107, 108 и 110 драмов соответственно; и, перемешав их и сопоставив ответы Тайлера и Чапина, чтобы быть уверенным, что они честно отвечают на свои первые впечатления о весе кружек и не пытаются обмануть меня, я обнаружил, что ни один из них не мог последовательно сказать, весили ли кружки одну двадцатую, одну пятнадцатую или даже кружки, которые весили на одну двенадцатую больше, были тяжелее, легче или не отличались от стандартной кружки; и только когда они получали ту, которая весила 110 драмов и была на одну десятую тяжелее, они всегда оказывались правы. Так я и все узнал.

– Я понимаю! Я понимаю! – воскликнул Шеппард. – Тогда монеты, которые вы отнесли Финдли, были…

– Разного веса, чтобы испытать его таким же образом, – продолжил Трант. – Только они были намного ближе к весу пуль и имели, действительно, еще более тонкие различия в весе. Пять из них были настоящими старыми флоринами весом 400 гран, в то время как остальные пять были легче на двадцать гран или еще меньше, и все же Финдли сразу выделил их из остальных, как только сравнил, не колеблясь ни секунды.

– Как бы просто это ни было, молодой человек, – восхищенно сказал Шеппард своему молодому советнику, – это была замечательная работа. И независимо от того, доказало бы это или нет, что вы были необходимы для спасения жизни Тайлера, вы, безусловно, спасли меня от предъявления ему самого серьезного уголовного обвинения; и вы избавили его и мою племянницу от того, чтобы начать совместную жизнь под позором и тенью открывшегося знания о прошлом моего брата. Сейчас я, конечно, собираюсь проследить, чтобы Джима освободили и чтобы даже подозрение, что мой брат не был случайно убит в лесу, не зашло дальше капитана Кроули. Я могу позаботиться об этом! А вы, мистер Трант…

– К счастью, я сохранил привилегию, мистер Шеппард, – прервал его Трант, – поскольку я действую неофициально, судить самому, когда справедливость восторжествовала. И я сказал вам, что история, которую мы только что услышали, удовлетворила меня как истина. Мой офис находится в следующем квартале. Вы высадите меня там?

ПИСЬМА ЭКСТОНА

Звуки в гардеробной разбудили ее незадолго до пяти. Этель Уолдрон все еще