Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А почему ты ничего не открыл? Ты ж тоже пас коз.
— Я не там, наверное, пас… Чай содержит вещества, что и хлеб.
— Верно! Нальёшься на голодный желудок, харчеваться не так уже хочется.
— А в Бирме из свежих листков рубят салаты. В Тибете варят супы!
Дурашливо вскинул я руки с чайными пуками и, дёргаясь в лезгинке, на красоту прошёлся меж рядами:
Я услужливо подал Танечке воображаемый стакан горячего чая.
— Не обожгись… Пей, Танчик. Пей… Прибавляет ума!
— Не намекай. — Таня ересливо сморщила нос, отмахнулась от чая. — Пошёл ты в Бандунг! Чересчурку вумный!
— Я не намекаю. Известно восемьсот восемь рецептов лечебного чая! Болит голова — выпей стакан покрепче…
— Не болит!
— А чай без сахара просто необходим тебе, графинюшка. Любой артистке далеко до твоих зубов. Тут-то спорить станешь?
— Вот и стану! Неприлично делать девушке обидные за-мечания. Чё ты пристал к моим жёлтым клавишам?
— Ладно. Отстёгиваюсь от твоих ненаглядных бивней в шахматном порядке… В курсах ли ты, что в 1847 году первые черенки чая хорошо прижились в наших Озургетах,[122] на опытной станции?
— Опаньки! Скажите на милость, какие штукерии проходят они в школе! Ну, ладнушко… Учись, учись… Ученье свет, а неученье — чуть свет и на работу. Вот как я.
— Я не сказки говорю, официально говорю, — распирает меня её похвальба. — А знаешь, что наши Озургети-Махарадзе — чайная столица! Даёт стране пятую часть чая! А!?..
Вдруг из-под Танина локтя я увидел, как по тропинке меж кустов с Капитолием шла старушка.
Мы у неё в Чакве были вчера с Юркой.
Меня как обломило.
Рот распахнул, а что говорить враз забыл. Все мои слова отлетели от меня. Пялюсь на почтальониху и молчу.
Капитолий всё горел услужливо забежать к почтальонке сбоку. Но тропинка была узкая, они не вмещались идти рядом, и Капитолий семенил сзади, энергично, суетливо всё что-то пояснял.
Неужели она и сюда носит кому почту?
Затрапезный плащешок вяло болтался на руке, выгорелый коричневый берет устало клонился к правому уху. Под беретом томилась корона кос. Все на старушке просто, чисто, опрятно.
Я пониже напялил кепку, ужался за Танечку.
Слава Богу, не заметила, как проходила мимо.
Болтовня с Танечкой обмякла, пожухла.
Всё моё внимание пало на почтальонку.
Как она оказалась у нас? Что ей здесь надо? И кто она вообще?
Я еле дождался обеда.
Первый подбежал к Капитолию вешать чай.
Не удержался, с бегу ногу в стремя:
— Дядь Капитон! А что за старуха ходила с вами? Такая аккуратненькая вся из себя?
Капитолий державно поднял палец.
— О! Вэликая старуха! Гэниални! Учэница Вавилова! Акадэмик! Почти всэ плантации на Грузию, на Кубан, на Азербайджан — всэ посажено эё чай!
— Как это?
— Сама вивела! Нэ смотри, чито малэнки — ум плотни! Много, мно-ого ум! Кандидата наук дали эй бэз зашити диссертации!
— Откуда вы знаете?
— Оа! К нам на техникум сама ходила, учила-да нэмножко… При царе Чаквинское уделное имение снабжало русским чаем не толко Россию, но и Канаду. После революсии ми стали покупат на чужой сторона чай на семдесят миллион рублея! Золотом! Оаф! Оаф! Гдэ стоко возмёш денга?.. И тогда Москва сказал: Ксеничка, генацвале, ти умни, ти красиви женчина, виведи, f,f, свои чай. Читоб много била. Читоб мороз не боялса. И Ксеничка сказал: эсли ласкови Москва просит, Ксеничка не отказивает. Вэс мир говорила, селекцией нови сорт нэ получишь. А Ксеничка получила! Китайски и индийски поженила…
— Скрестила?
— Конечно! Скрэстила! Скрэстила да получила! Молодэц! Как горни козочка, тишу раз бегал она своими ножками вэс Грузию. Вэзде эё чай! Эё рэбёнка! Смотрит, читоб хорошё рос. Помогает на совет. Сэйчас ходил Ксения Ермолаевна посмотрел на наш участка.
Тот участок за бугром я вместе со всеми засаживал. Странно. Так вроде мы никто друг дружке. А дело вяжем одно…
Под конец стал он хвалиться, какой преотличный чай собирает у него бригада. Подвёл к отдельной кучке маминого чая на краю брезента, перевеивал с руки на руку отборные радостные чаинки.
Глянуть на такой чай — праздник!
Поджигало Капитолия угодить старушке, маслился отправить её в Махарадзе, к автобусу, с Иваном с Половинкиным.
Но Ксения Ермолаевна запротивилась.
— Ну, чего ж он будет раскатывать меня по городам, когда ему край надо везти чай на фабрику? Не по пути, не по пути. Чай не может ждать!
И похлопала пеше.
— Такои болшои чалавэк! А дэржится, как сами маленки чалавек. А ми, — Капитолий тукнул себя кулачиной в аршинную мохнатую грудь (из воротниковой распашки удивлённо таращились жуковатые курчавинки), — а ми сами ма-аленки, а дэржимся, как сами болшои чалавэк! — И в сердцах сплюнул.
Он вешал чай, распускал народ по домам и всё никак не мог остановиться. Благодарней слушателя, преданней ротозиню, пожалуй, случай ему не подводил.
По бригадировым словам выходило, горше академика нет человека на земле. Все лучшие года бьётся одна да одна. Репрессированного мужа в тридцатые забрали. Двадцать вёсен гноят в Казахстане. В Чу.
— Вэлики наш мясник… сухоруки рябой кремлёвски дядька, увидал в эё муже закляти враг народа. Вах-вах! Владимир Андрээвич Приходько — враг народа! Чито он дэлал как враг?.. Тогда не хватал cэмэна на чаи. Привозили из Китай! Китай гдэ живёт? А Чаква гдэ? Шест мэсяц вэзли! Сэмэна ссихались, cилно тэряли всхожесть. Но сажать надо! Норму висева приходилос удваиват. За эта отэц народного счастя на вэка посадил самого Владимира Андрээвича на турма. Дал счастя… Горки чалавек Владимир Андрээвич… горки… Я эго помню, когда я сам бил эсчо такои, — Капитолий чиркнул себя по боку. — С лопатами, с кинопэрэдвижкой ходила Владимир Андрээвич по сёлам. Сама украинец, пэла под гитар грузински пэсни… Звала сажать чай. Э! Чай трудни, колониальни култура. Всэ боялись на чай, не видали его в глаза и не хотели видэть. Молодой Владимир вешал на стенку бели матэ́ри…
— Простыню?
— Да, да… Показивал кино про чаквински чай. И кто соглашался заводить у сэбэ на усадьба чай, тут же давал прэмию. Стальную хорошую лопату. Кузнеци делали, чесни делали. Магазинни лопатка лениви, много работай не хочу. Сразу ломатся хочу и отдихай, отдихай. Как бариня на курортэ.
Капитолий взял охапку маминова