Да-да, это легче, какая-нибудь незамысловатая физическая работка в вечернее время – мытье полов в каком-нибудь уютном офисе.

Забавно, что друзья и милые знакомые, стоило ей заняться поисками подобного приработка, в ужасе закатывали глаза и разводили руками: известная писательница N. и грязная работа?! О, не говори, не говори, даже и думать не смей! Неужели для тебя не нашлось бы места в какой-нибудь газете?!

Все это свидетельствует только об одном – эти интеллигентные милые люди, образцовые читатели прозы и тонкие ценители различий стиля того или иного писателя ни черта не смыслят ни в природе творчества, ни в устройстве писательских мозгов. К тому же их занимает вопрос так называемого «престижа». Значит, если она с утра до вечера будет торчать в редакции одной из многочисленных русских газетенок, дешевые «офисы» которых все, как один, похожи на привокзальные сортиры, и будет гордо называться редактором одной из русских газет (можно и визитку заказать), тех газет, которыми владеют незнакомые с кириллицей смуглые люди в кожаных туфлях на босу ногу; если, повторим, с утра до вечера она будет переписывать тошнотворный бред какого-нибудь воспаленного графомана, какого-нибудь Миши из Кфар-Сабы, а потом еще этот Миша станет звонить ей ночью домой со своими гнусными амбициями… – вот это будет престижно, это будет то самое «не стыдно сказать». А то, что после одного такого «рабочего дня» еще месяц в замусоренной голове ее не мелькнет ни звука, ни дуновения, не забрезжит ни единой чистой ноты, которую можно было бы тянуть, насвистывать, вытягивать в тишине из нее хоть какую-то бедную мелодию мысли… Это ничего, это не страшно. Как-нибудь, можно пописать в свободную минутку, прикорнув где-нибудь на краешке редакционного стола в обеденное время… Неделя-другая, и, глядишь, порадуете нас очередным своим рассказом. Мы так любим вашу легкую, ироническую и едкую прозу!

Чтоб вы сдохли все, дорогие мои читатели, поклонники моего таланта.

Вообще, писательница N. давно подозревала, что у нее не все в порядке с писательским самоощущением. Взять, к примеру, такую этическую категорию, как слава. Ну, не слава. Ну, известность. Ведь нет такого писателя, которого не беспокоила бы проблема его известности. А вот писательница N. с самой ранней юности, с первых публикаций относилась к этой проблеме не то чтобы равнодушно, но как-то… устало. Иногда даже ей и хотелось чего-то такого, да как представишь, что порой из этого выходит, так и подумаешь – ну ее совсем, эту известность.

Да хоть вчера – прибегает домой младший сын, плачет и жалуется, что во дворе его все время обижает мальчишка постарше. Вот, насыпал на голову песка с грязью. Ну, она сразу выскочила во двор – в чем была, разъяренная, как мегера. Налетела на этого мальчишку, схватила за ухо, наорала. Сейчас уже не вспомнить – что кричала. Что-нибудь подобающее случаю. Мол, еще раз подойдешь к моему сыну, я из твоих ушей пельменей налеплю. Глупость, конечно.

Пока по лестнице домой поднималась на свой четвертый этаж, представляла, как лет через пятьдесят этот мальчишка еще вдруг воспоминания писать примется. «Однажды, когда я играл во дворе, меня ни за что ни про что оттрепала за уши в то время еще нестарая, известная писательница N. Неприглядную она представляла собой картину – спортивные бриджи, пузырящиеся на коленях, замызганная куртка, всклокоченная голова… Кричала она чуть ли не матом, брызжа слюной…» и так далее…

Нет. Ну ее совсем, эту известность… Будем надеяться, что юный паскудник лишен литературных способностей…

И все-таки: чем заработать копейку? Тысячи три, не больше. Видит Бог, она неприхотлива.

Со дня приезда она подрабатывала время от времени на РФИ, французском международном радио. Им требовались коротенькие сухие телефонные сообщения, минуты на три. Звонили из русского отдела и заказывали тему передачи. В основном их интересовали экстремальные происшествия: взрыв автобуса, убийство премьер-министра, обострение ситуации на границе с Ливаном. Очень скоро она обнаружила, что неплохо подрабатывает на бедах собственного народа. Например, во время войны в Персидском заливе делала передачи через день. Французы платили немного, но аккуратно, и в конце концов от этих передач у нее собралось тысяч семь франков – сумма невеликая. Но живописец вдруг разволновался, буркнул как-то вечером, что – эх, можно было бы прокатиться в Париж. Лувр. Оранжери. Несколько работ в Д’Орсэ… Недели две они провели в мечтаниях. Потом выехали в Иерусалим – как бы погулять, и, не сговариваясь, держась за руки, вошли в туристическое агентство и заказали два билета в Париж. И пока агент искал по компьютеру даты и рейсы – можно было, к примеру, заскочить на денек в Амстердам или в Брюссель… – муж сжимал ее ладонь и они испуганно и восторженно переглядывались. Десять лет они не отдыхали вдвоем, без детей. Десять лет они не были хотя бы неделю наедине друг с другом…

Через два дня старшему отроку прислали повестку в военкомат.

Париж сделал ручкой. Лувр, Оранжери, Д’Орсэ и прочие высоты человеческого гения уплыли в дымку недосягаемого. Ибо с той минуты, когда сыну выдали оружие, кончилось ее – не спокойствие, этого и не было никогда, – а хоть видимость какого-то душевного равновесия.

Да, так – кусок хлеба. В России ее – грех жаловаться – продолжали печатать в солидных журналах. Но там ведь нынче как: чем серьезней журнал, тем он меньше платит. В прошлом году напечатали повесть и даже гонорар выплатили, симпатяги, – тринадцать долларов. Милые вы мои, – она прослезилась, так была тронута.

Заграница тоже, как говорилось выше, – нам поможет. Так как известно: переводная литература на Западе не раскупается. И несчастный тираж в тысячу экземпляров расходится по университетам, где его жуют старательные слависты, которые еще никогда ничего в русской литературе не понимали.

Книги писательницы N. тоже переводили, а как же. Мы люди известные, в энциклопедиях упомянуты. Где-то у нее даже валялось восторженное письмо от Жаклин Кеннеди, которая, как выяснилось, возглавляла издательство. Говорят, милая была дама, пусть земля ей будет пухом. Но при чем тут литература?..

Деловые оборотистые люди предлагают заняться этим, как его… маркетингом. Распространять что-нибудь, всовывать, впихивать зазевавшимся, не ожидающим нападения людям какой-нибудь эдакий товар – карманный спрямитель магнитных полей, продлевающий жизнь. Или переносной продлитель потенции. Или что-нибудь еще в этом сумасшедшем роде.

Да куда дальше: встретила на днях знакомого актера из Новочеркасска. Миша. Или Гриша? Нет, Миша… Лет пятнадцать назад Новочеркасский театр ставил инсценировку по одной из ее ранних повестей. Ну, и на премьере выпивали. Не важно. Сейчас он здесь и процветает. Распространяет новомодный загадочный «Группенкайф». Кстати, почему это издевательское название никого не настораживает?

Предложил попробовать. С цены каждого комплекта пятнадцать процентов – распространителю. Ну, и ему, Мише, перепадает.

Господи, ну почему она в этих случаях испытывает такую тягучую тоску и беззвучно тянет кишками такую волчью песнь ненависти к миру, что впору ее изолировать от людей в какую-нибудь маленькую темненькую каморку… (А какое это, кстати, было бы счастье!)