Шарль де Голль считал, что в общем и целом может ладить с Москвой. Не без иронии замечал, что «Франция не подвергается слишком резким нападкам со стороны России, и время от времени нам даже адресуются улыбки».

— Хрущев-натура не воинственная, — считал де Голль, — Во-первых, он вышел из того возраста, когда жаждут войны, во-вторых, он слишком тучен и в-третьих, ведение войны вообще не в его натуре. Но бывают обстоятельства, при которых одно желание ничего не значит, в том числе для Хрущева. Поэтому надо действовать с чрезвычайной осторожностью.

Диалог с Москвой диктовался нуждами внутренней политики. Политикам в Париже приходилось считаться с влиятельной коммунистической партией. Французские руководители принимали в расчет привязанность компартии к Москве и исходили из того, что активная политика в отношении Советского Союза принесет им голоса левых избирателей. Партнерские отношения с СССР одновременно способствовали тому, что компартия постепенно утратила свой радикальный характер и стала больше походить на обычную парламентскую партию.

Шла маленькая игра. Париж подавал сигнал Кремлю: «Можете на нас рассчитывать, мы не пристегнемся к американской колеснице и будем вести с вами диалог». Москва отвечала Елисейскому дворцу взаимностью: «С помощью наших друзей-коммунистов мы поможем вам контролировать положение в стране».

Правда, когда 19 марта 1962 года Советский Союз признал независимый Алжир, де Голль отозвал французского посла из Москвы. Но этот конфликт не испортил отношений между двумя державами. Шарль де Голль приехал в Советский Союз уже при Брежневе. Он путешествовал по нашей стране с 20 июня по 1 июля 1966 года. Побывал в Москве, Ленинграде, Новосибирске, Киеве, Волгограде. Ему показали космодром Байконур и даже пригласили на военные учения.

«Он интересно держится, — записывал в дневнике заместитель министра иностранных дел Владимир Семенов, — просто и сложно, с достоинством и даже величаво, а вместе с тем доступно и располагающе. Как оратор очень оригинален — я еще не встречал такой манеры рассуждать во время речи, останавливая внимание на отдельных словах, рефреном подчеркивая основные положения…

Речь де Голля — выученная наизусть, с аффектацией на многих словах, с театральными жестами. А в конце по-русски: «Да здравствует Россия!» Довольно необычно. Потом он здоровался со всеми нами. Маленькие глаза, желтоватые и красноватые белки, привычные любезности каждому. И поход в толпу, где он жал многим руки.

На следующий день — переговоры. Иногда острые, иногда спокойные, но всякий раз с имитацией прямоты и откровенности. В отличие от других, быть может, кроме Кеннеди, де Голль как бы вглядывается в даль истории».

И Леонид Ильич Брежнев совершил свой первый визит на Запад именно во Францию. Москва поддерживала дружеские отношения с наследниками де Голля Жоржем Помпиду и Валери Жискар д’Эстеном. Но при Жискаре уже возникло ощутимое разочарование политикой разрядки. Жискар перестал говорить о «привилегированных отношениях» между Францией и Советским Союзом.

Лидер социалистов Франсуа Миттеран ждал своего часа двадцать три года. Он сам назвал себя «рекордсменом оппозиции». Его настойчивость была вознаграждена 10 мая 1981 года, когда он выиграл президентские выборы. В Москве торжествовали. Если дружили с президентами-голлистами, что же будет теперь, когда власть перешла к социалисту, который к тому же ввел в правительство несколько коммунистов?

Миттеран заявил, что не станет оглядываться на мнение Соединенных Штатов:

— Меня не интересует, соответствует ли мое решение пожеланиям этой страны. Я даже не задаюсь таким вопросом. Как будет реагировать Америка — это ее дело. А я принимаю решения, которые считаю правильными. Чем более независимо ведет себя Франция, тем больше ее уважают.

Но в Москве не успели порадоваться его антиамериканизму.

Миттерану, считал известный французский журналист Мишель Татю, не нужно было заигрывать с Москвой для того, чтобы казаться левым, поскольку он и был левым. Ему не нужна была советская помощь в налаживании отношений с компартией, потому что коммунисты и так вошли в его правительство. Если ему и надо было кого-то успокаивать, то не Брежнева, а Рональда Рейгана, встревоженного участием французских коммунистов в кабинете министров.

Политический инстинкт Миттерана подсказал ему, что время разрядки и привилегированных отношений с Москвой миновало. К тому же его социалистическая партия всегда интересовалась соблюдением прав человека, что побудило его сурово осуждать и ввод войск в Афганистан, и военное положение в Польше.

Новый министр внешних сношений Клод Шессон объявил:

— Отношения французского правительства с Москвой не могут быть нормальными, пока советские войска находятся в Афганистане. Пока продолжается оккупация Афганистана, мы не сможем регулярно встречаться с советскими руководителями.

Президент Миттеран отказался от политики де Голля и решил вернуть Францию в военную организацию Североатлантического договора. Миттеран приказал своим генералам и адмиралам приготовиться к тому, чтобы в случае возникновения военной угрозы французская армия перешла под командование НАТО. Он занял жесткую позицию в отношении Советского Союза и встал в один строй с Маргарет Тэтчер и канцлером Западной Германии Гельмутом Шмидтом.

Правительство Федеративной Республики Гельмут Шмидт возглавил только потому, что этот пост вынужден был покинуть его предшественник Вилли Брандт, который подписал договоры с Польшей и Советским Союзом, что стало важнейшим элементом разрядки на Европейском континенте.

Брандт совершил еще один переворот в политике-признал существование Германской Демократической Республики. 19 марта 1970 года в Эрфурте Вилли Брандт встретился с председателем Совета министров ГДР Вилли Штофом. Брандта ждал большой успех. Его с энтузиазмом приветствовали толпы восточных немцев, которые скандировали: «Вилли, Вилли»! Сообразив, что у обоих участников одинаковые имена, стали выкрикивать: «Вилли Брандт»! Вилли Штоф с огорчением убедился, что среди собственных сограждан он не так популярен, как канцлер Западной Германии.

После взаимного признания обе Германии были приняты в ООН. Занимая свои места в зале заседаний, восточногерманский министр Отто Винцер и западногерманский Вальтер Шеель пожали друг другу руки. А у Советского Союза возникла новая головная боль. Столько лет Москва добивалась международного признания ГДР, а теперь советские руководители стали опасаться сближения двух Германий.

Советские теоретики доказывали, что в ГДР складывается новая социалистическая немецкая нация, поэтому вопрос об объединении Германии снимается с повестки дня. Но в Восточной Германии так не считали. В Москве забеспокоились: а ну как национальные чувства восточных немцев возьмут верх над блоковыми интересами и Бонн с Берлином объединятся? Тем более что в Восточном Берлине происходили большие перемены. Молодые члены ЦК пожелали убрать Вальтера Ульбрихта, который управлял Восточной Германией с 1945 года.

Вся власть принадлежала партийному аппарату, который перешел под контроль второго секретаря ЦК Эриха Хонеккера. Он решил, что Ульбрихт ему больше не нужен.

«Старик Ульбрихт, — вспоминает дипломат Юлий Квицинский, — который совсем недавно вывел Хонеккера из