Плоскомордый повернулся посмотреть, как мои полукровки разгружают доски с телег.

— Ты им только покажи, где тебе удобнее, чтобы ее поставили, — предложил я. — Вон тому, с растительностью на лице — он у них старший. Откликается на Камнегрудого.

У этого имени тоже имелась своя история, но Плоскомордого это не интересовало. Если подумать, типу, которого всю его сознательную жизнь звали Плоскомордым, вряд ли будет интересно происхождение других кличек. Ну, конечно, если тема не всплывет во время совместной попойки.

У Тарпа имелись четкие представления относительно размеров и планировки своей казармы, и они с Камнегрудым углубились в препирательства.

Тут появился Билл. Так неожиданно, что я подпрыгнул.

— Какого черта?

— Вам стоило бы держать ухо востро.

Я почему-то вдруг подумал о Тинни и о том, в какую сторону начинает катиться моя жизнь.

— Может, и стоило бы. Что вы замыслили?

— Я тут провел полночи с вашими громилами. Мистер Тарп об этом не говорил?

— Нет еще.

— Так вот, что бы там ни сидело внизу, оно делается сильнее. Возможно, если бы вы разобрались с чертовыми жуками, это и можно было бы повернуть вспять. Если это «чего-то» перестанут глодать, оно может снова уснуть. Только пока жуки все вылупляются и вылупляются.

— И что?

— А ничего. Я просто хотел сказать, сделайте что-нибудь с жуками. Остальным можно заняться потом.

— Сегодня что-нибудь и предпримем.

И правда, мой напарник уже развернул кипучую деятельность. На нескольких фронтах одновременно. Какой-то частью своих планов он со мной поделился, какая-то осталась известна ему одному. Собственно, затем он и нанял столько исполнителей.

— Вот и славно, — кивнул Билл. — Я-то что, мне жуки не мешают. А вот музыка едва с ума не сводит.

— Музыка? — О ней я как-то пока не слишком задумывался. Но и отмахнуться от нее тоже не мог. Я ведь и сам слышал что-то такое, хотя назвал бы это музыкой лишь с очень большой натяжкой.

— Гадкие мелодии, — скривился Билл. — Очень гадкие. Во многих смыслах этого слова. Но в первую очередь гадкие именно с музыкальной точки зрения.

Я ждал. Билл принадлежал к тем типам, которыми заполняют паузы. И которые обладают даром добиваться того, чтобы их поняли.

— Это, Гаррет, нелегко объяснить, — начал он. Мы теперь сделались закадычными друзьями. Можно сказать, братьями по оружию. — Сами поймете, как эту музыку послушаете. А послушать придется, если побудете здесь с наступлением темноты.

— Ладно. — Интересно: и откуда тварь, замурованная где-то глубоко в земле, знает, когда наступает темнота? — Посмотрим. Случается, я тоже могу складывать два и два. Ух ты! Гляньте, как ребята споро работают!

Камнегрудый со товарищи уже почти закончили каркас. Строители из театра столпились посмотреть. Вид у них был не сказать чтоб довольный.

— Ладно так ладно, — кивнул Билл. — Я отвлекусь на минуту. Когда я из Кантарда после дембеля приехал, я начинал с работы у дядьки моего. У него маленькая литейная мастерская была. Изготавливали редкие сплавы на заказ — в первую очередь латунь. Редкий сплав, но нужный тем, кто не может позволить себе золота или серебра. Ну, и еще кое-кому с Холма.

— Латунь?

— Латунь здесь почти неизвестна. Не считая той, которую изготавливали с моей помощью. Это сплав никеля, меди, жести и цинка. Изготовить ее не так просто. Вот как раз имея дело с цинком, я немного познакомился со связью металлов и музыки.

— Не так быстро, Билл, пожалуйста. А то я не поспеваю за мыслью.

— Вот потому я и живу на чердаке третьеразрядной таверны. Сказывается нехватка навыков общения.

— С меня жбан лучшего. Только постарайтесь объяснить так, чтобы я понял.

— Ладно, попробую. Металлы издают музыку. В смысле, они звенят. Знаете про музыку ветра? Ее делают из медных полос или трубок. Ну, или из серебра, если вы слишком богаты, чтобы себе такое позволить.

— Ага. Я видел такие еще из стекла или из керамики.

— Что ж, молодец. Но давайте все-таки вернемся к металлам. К цинку. При изготовлении латуни в расплав остальных металлов обязательно нужно добавлять маленькие полоски цинка. Такие же, какие используют для музыки ветра. Но если делать ее из чистого цинка, звона хорошего не получится. Так, лязг один. Цинк не поет.

Что ж, хоть какая-то информация. Хотя не могу сказать, чтобы я понимал, о чем это он, а потому так прямо и спросил:

— И к чему вы клоните?

— С учетом твоей догадливости, странно, как это ты до сих пор жив, не говоря уже о процветании.

— Мне такое уже говорили. Навыки общения, понимаете ли, подводят. В общем, цинк для музыки ветра не подходит.

— Вот именно. Так вот, здешние мелодии словно исполнены самой большой в мире цинковой музыкой ветра.

— Правда? — Я стоял, пытаясь поймать ртом редкие снежинки.

— Позволь, я еще раз попробую, Гаррет. Я придумал еще сравнение — точнее, чем музыка ветра. Только не знаю точно, как это у вас здесь называется. Такая штука, когда ударяешь по металлическим полоскам разной длины деревянными молоточками.

— Гонги, — предположил я.

— Это те, что висят на перекладине. Угу, есть такие. Но я имел в виду такие, которые лежат на маленьком столике.

Я представлял себе, о чем он говорит. Я как-то раз видел нечто в этом роде в оркестровой яме одного из конкурентов «Мира».

— Я тоже названия не помню. Но знаю, о чем вы.

— Отлично. Так вот, эта музыка, словно играет целый оркестр таких, цинковых.

— Если это такой жуткий лязг, почему вы называете его музыкой?

— Послушай сам и поймешь.

— Надо будет — послушаю.

Плоскомордый с Камнегрудым сработались на славу. Казарма росла и обретала очертания на глазах. Громилы Плоскомордого сияли в ожидании комфорта. На всякий случай я напомнил Тарпу, что его работа заключается не в просиживании штанов у теплой печки.

Парни его, впрочем, дело свое знали. Двое с кличками Воробей и Джо-Фига притащили незнакомца, по их словам, замышлявшего какую-то пакость с задней стороны «Мира». Не великана, неважно одетого и вонявшего, как выгребная яма. Ну, не так, как Лазутчик Фелльске, но достаточно для того, чтобы заметно выделяться запахом на фоне горожан, традиционно страдающих аллергией на мыло. Ему явно не мешало бы подкормиться. Руки-ноги его более всего напоминали ходули паука-сенокосца. Сутулость тоже не добавляла обаяния. Шевелюра представляла собой безумный клубок засаленных веревок. Он избегал встречаться с кем-либо взглядом. Он знал, кто я такой. И он надеялся, что я его не помню. Беда в том, что жизнь состоит из цепочки разочарований. В данном конкретном случае она разочаровала его.