Я не делал выбора, за меня выбор сделали жизнь и мои чувства.

Отныне я должен был покинуть Египет, где Баязид и его мать подвергались опасности. Нур в свое время скрыла свою беременность, родить ей помогла Хадра, которая и взяла заботу о младенце на себя. Случись что с няней, и ребенка пришлось бы перевезти в Каир, где бы быстро догадались, чей он сын. И тогда его жизнь висела бы на волоске, да и сам султан Канзох мог выдать его: слишком напуганный турецким султаном, он вряд ли мог отказать ему в такой малой просьбе.

Решение мое созрело само собой: жениться на Нур и возвратиться с нею и ребенком в Фес, где можно будет выдать его за своего сына, а в Египет вернуться позже. Когда никто уже не догадается о его происхождении.

Свадьбу сыграли скромную, поскольку Нур была вдовой: несколько друзей и соседей да один нотариус андалузского происхождения. В момент заключения брака он заметил на стене крест и икону и попросил снять их.

— Не могу, — отвечал я. — Я обещал хозяину дома ничего не трогать здесь до его возвращения.

Нотариус и гости пребывали в замешательстве. И тогда Нур нашла выход из положения:

— Если нельзя снять эти предметы со стены, что нам мешает прикрыть их? — И, не дожидаясь ответа, придвинула к стене ширму.

Мы оставались в доме еще две ночи, а потом с огромным сожалением покинули его. Случай представил его в мое распоряжение, его хозяин копт так и не появился, не подал весточки. Я узнал, что чума поразила Асьют и его окрестности, и подумал, что, вероятно, он стал ее жертвой, как и многие-многие другие. Дай Бог, чтобы я ошибался, но как еще объяснить его отсутствие и особенно молчание. Перед тем как покинуть Каир, я отдал ключи от дома своему мастеру золотых дел Дауду Алеппцу. Будучи братом Йакуба, управляющего Монетным двором, близкого к султану человека, он мог бы защитить дом от посягательств какого-нибудь мамлюка.

* * *

В путь мы пустились в месяце сафар, накануне христианской Пасхи. Первый привал сделали в лачуге Хадры под Гизехом и уже оттуда с Баязидом, которому исполнилось шестнадцать месяцев, отправились в Булак, большой каирский порт на берегу Нила. За разумное вознаграждение нам удалось получить места на «джерме», перевозившей в Александрию рафинированный сахар, выработанный на фабрике, принадлежащей султану. В Булаке было немало и других торговых судов, не менее пригодных для перевозки людей, но я подумал, что лучше все же прибыть в порт Александрии на судне, идущем под королевским флагом, поскольку друзья предупредили меня о возможных трудностях на таможне. Придирчивые чиновники обыскивали там путешественников вплоть до исподнего, причем облагали налогом не только товары, но и деньги.

Избежав этого неудобства, я весь отдался созерцанию античного города, основанного Александром Великим, о котором в восторженных выражениях говорится в Коране и чья могила превратилась в место паломничества. Правда, в наше время от прежнего города осталась лишь тень. Жители еще помнят время, когда сотни кораблей из Фландрии, Англии, Бискайи, Португалии, Сицилии, Апулии, но более всего Венеции, Генуи, Рагузы и турецкой Греции стояли на его рейде. Теперь о том остались лишь воспоминания.

В самом городе напротив порта есть высокий холм, которого не было в античные времена и который является нагромождением руин. Там находят ценные старинные предметы. На вершине этого холма выстроили башню, с нее день и ночь ведется наблюдение за проходящими судами. За каждое судно, о котором наблюдатель сообщает таможне, он получает вознаграждение, если же он засыпает или отлучается с поста, в то время как в порт заходит судно, он подвергается штрафу в размере, в два раза превышающем вознаграждение.

За пределами города также находятся очень древние сооружения, среди которых выделяется одна высокая и мощная колонна, возведенная Птолемеем. На ее верхушке будто бы находилось огромное стальное зеркало, которое было способно зажечь вражеское судно, пытавшееся пристать к берегу[44].

Многое стоило бы осмотреть, но мы спешили и дали себе слово когда-нибудь вернуться и спокойно все обойти.

На египетском судне мы прибыли в Тлемсен, где целую неделю отдыхали, прежде чем снова пуститься в путь.

* * *

Я вновь облачился в прежнее платье и, чуть только оказался внутри крепостной стены Феса, закрыл лицо тайлассаном. Я не хотел, чтобы о моем приезде стало известно прежде, чем я повидаюсь со своими, то есть отцом, матерью, Вардой, Сарват, а также узнаю новости о Харуне и Мариам.

Я не мог не остановиться перед своим недостроенным дворцом. Он был таким, каким я его оставил, разве что зарос травой. До дома Кхали было рукой подать. Незнакомый человек сказал мне, что моя мать больше здесь не живет. Я был так взволнован, что не смог задать других вопросов и направил мула к дому отца.

Сальма прижала к груди сначала меня, потом Нур и Баязида, удивившись, что я дал сыну такое необычное имя и наградил такой светлой кожей. Она ничего не сказала, но по ее глазам я прочел, что отца больше нет. Слеза, скатившаяся по ее щеке, подтвердила мою догадку. Но начала она с другого.

— У нас мало времени. И прежде, чем ты снова пустишься в путь, послушай, что я тебе скажу.

— Но я не собираюсь уезжать!

— Выслушай меня, а там решай.

Она говорила больше часа, словно уже тысячу раз обдумывала, что скажет мне в день моего возвращения.

— Я не могу проклинать Харуна, но он погубил нас всех. За смерть Зеруали в Фесе его никто не осудил. Увы! На этом он не остановился.

Некоторое время спустя после моего изгнания, — рассказывала она, — султан выслал отряд в двести человек, чтобы схватить Харуна, но горцы встали на его защиту. Шестнадцать человек попали в засаду в горах и погибли. Когда весть об этом долетела до Феса, на улицах появилось объявление о вознаграждении за голову Проныры. Наши дома были взяты под наблюдение, день и ночь за нами следили, допрашивали всякого, кто к нам направлялся, так что даже самые близкие и родня боялись нас навещать. С тех пор что ни неделя, то весть о новом преступлении Харуна и его банды — нападение на отряд сопровождения, ограбление каравана, расправа над путниками.

— Ложь! — вскричал я. — Я знаю Харуна. Он мог убить ради мести либо защищаясь, но ограбить!..

— То, что не ложь, важно лишь для Бога, а для нас главное, что думают люди. Твой отец снова стал подумывать о переезде в Тунис или другой какой город, но сердце его не выдержало. Это случилось внезапно, в прошлом году, на рамадан. — Сальма набрала воздуха в грудь перед тем, как продолжить: — Он пригласил нескольких друзей отпраздновать с нами окончание поста, но никто не осмелился переступить порог этого дома. Жизнь стала ему невмоготу. На следующий день во время сиесты я услышала, как что-то упало. Вышла. Он лежал на земле в патио, по которому с утра нервно расхаживал. Ударился головой о край бассейна. Он уже не дышал.