зубы сказал Шон. — Ты ничего не скажешь об этом, хорошо? Ты закроешь свой жирный рот и позаботишься о Треворе. Обещаешь?

Мэтт кивнул.

— Хорошо. А теперь лезь под машину.

Полиции понадобилось около минуты, чтобы найти их. Два бота выкатились на поле, где стояла машина. Их тела превратились в существ, похожих на гигантских металлических пауков, с полными грудями зарядных пушек.

Они уже были испорчены, их командные порталы светились пульсирующими черными лозами.

— Шон Мендес, — хором прощебетали боты. — Вы нарушаете последовательность АВА в чрезвычайной ситуации и отмечены как возможная угроза. Пожалуйста, поднимите руки над головой, чтобы начать капитуляцию.

Шон не ответил. Он не мигал. Он смотрел прямо перед собой, туда, где полуденное солнце только выглянуло из-за облаков и окрасило сероватые поля чем-то, похожим на золото. Слезы текли по его лицу и по стиснутым зубам. Но он не издал ни звука.

Боты открыли огонь без предупреждения.

И они не прекращали почти целую минуту.

Мэтт зажал рот Тревора ладонью и держал так сильно, что вдоль линии подбородка остались небольшие синяки от отпечатков пальцев. Ему удалось удержать его, пока боты не проверили машину и не отправились обратно на дорогу.

Когда Тревор увидел тело на переднем сиденье, чье лицо было обожжено так сильно и с таким жаром, что все черты рухнули внутрь черепа, он завизжал.

ГЛАВА 17

АВГУСТ 2412

Люди не могли таять.

Это я постоянно повторяла себе, лежа в колючей траве, солнце било меня в спину, и я пыталась понять, что, черт возьми, мог сделать Уолтер, чтобы превратить этот быстрый бег в многочасовое ожидание.

Люди не могут расплавиться.

Уже почти два дня, судя по тому, где было солнце. Я бы сказала, что здесь было намного больше ста градусов, а вероятность дождя была меньше нуля. Воздух был неподвижен, и сорняки повисли. Если бы не бутылка на бедре, я бы сморщилась рядом с ними.

Я многому научилась за последний месяц или около того, как бы долго это ни было. Уолтер научил меня некоторым полезным вещам, бесполезным вещам и немалому количеству того, что я не хотела знать. Но знать лучше, чем не знать — это мне постоянно говорил Уолтер. И, казалось, я понимала его точку зрения.

Ничто не казалось таким страшным теперь, когда я знала, как с ним жить.

Я тоже становилась жестче. Моя кожа больше не горела. Волдыри на руках и груди лопнули через несколько дней после того, как появились. Затем они подсохли и начали отслаиваться тонкими белыми полосками — зудящая стадия заживления, которая продолжалась почти неделю.

Кожа оставалась всюду. Внутри моего комбинезона, моего постельного белья и везде, где я случайно оказывалась. Уолтер продолжал кричать на меня, чтобы я прекратила линять по его стороне Логова. Я боялась, что никогда не смогу отрастить все это обратно. Но, в конце концов, это того стоило.

Я лежала на солнце сейчас, верхняя половина моего комбинезона была опущена до нижней майки, плечи были полностью открыты — и мне все еще не нужно было беспокоиться о том, что я могла обгореть. Солнце могло щипать меня сколько угодно: я только загорала.

Другим делом была жара.

Август всегда был худшим месяцем в году. Единственный раз, когда я потеряла сознание на работе, был в августе. Билл тронулся без меня, и мне удалось пробежать полквартала, прежде чем мои глаза закатились, и мое тело упало на тротуар. Через несколько минут женщина нашла меня без сознания на ее тротуаре и подумала, что я мертва.

Результатом стала паника в районе: все высыпали из домов и беспомощно столпились вокруг меня, а местная больница пыталась справиться с беспрецедентным обнаружением трупа на улице. В итоге им пришлось изолировать Цитрин, пока Лаборатория не пришла за мной.

В Далласе смерть вне больницы была неслыханной. Но никого не волновало, умрете ли вы, в Ничто, а уж тем более как и где.

За последнюю неделю я видела больше трупов, чем, наверное, здорово для человека моего возраста. Уолтер не чувствовал запаха кошмаров, которые он всегда выпускал посреди ночи, но зато мог учуять запах чьей-то гнили за милю во всех направлениях.

Буквально вчера он шел по запаху до какого-то человека, которого задавило деревом.

— Хм. Тупой идиот, — Уолтер присел рядом с трупом, явно не обращая внимания на рой мух и зловоние, от которого волосы вставали дыбом. — Ты видишь, что он сделал, да?

— Нет, — я ничего не видела: мои глаза так слезились, что я ожидала, что они утонут.

— Ну, угадай. Ты пробыла здесь достаточно долго, чтобы знать, как это работает, — огрызнулся он, когда я начала протестовать. — Если хочешь жить, ты должна смотреть на такого идиота и понимать, что он сделал не так. Тогда ты должен стать лучше.

По оценке Уолтера, все мертвые были идиотами. И каждый идиот, которого мы находили, был возможностью научить меня чему-то в жизни.

Вот почему никогда не стоит драться с барсуком.

Вот почему нельзя заливать горящий жир водой.

И именно поэтому всегда нужно дважды проверять наличие шершней — потому что они не расскажут сладко сами.

Да, взгляд на кого-то, кто был разорван на части, сожжен заживо или ужален до неузнаваемости, помогал мне запомнить некоторые вещи. Я просто хотела, чтобы это было не так отвратительно.

Потребовалось всего пару взглядов, чтобы понять, почему мужчина убил себя: он рубил дерево с горы. Я никогда раньше не рубила дерево, но не нужно опыта, чтобы понять, почему его задавило. Нельзя было ожидать, что что-то такое большое и тяжелое упадет вверх.

— Но дерево просто ударило его по ногам. Придавило его на земле, — размышлял Уолтер.

Он застонал, перешагивая через живот трупа. Он раздулся до такой степени, что кожа на груди начала трескаться, образуя неглубокий овраг из свернувшейся плоти. Горстка мух забилась в этот овраг так плотно, как только могла, в то время как другие нетерпеливо жужжали вокруг, вонзаясь в распухшую выпуклость его живота.

Одно неудачное попадание могло привести к тому, что все взорвалось бы.

Это было все равно, что стоять рядом с проклятой бомбой.

— А, вот что его убило, — Уолтер ткнул багровым пальцем в руку трупа, — этим топором он ранил себе запястье вот здесь. Много крови течет по твоим запястьям. Лох, должно быть, истек кровью…

Уолтер уперся сапогом в вершину