– Вот-вот, – закивал Карпухин. – Все правильно. Таким образом, испытуемых пометили, чтобы их легко можно было опознать в случае, если они, к примеру, решат, что им надоело участвовать в эксперименте, и затеряются среди себе подобных. Во многих больницах и моргах города у группы имелись свои люди, как и у ОМР. Хорошо отлаженная система платных осведомителей, которые информировали группу о любых связях подопытных с учреждениями здравоохранения. Естественно, Земцов и его сотрудники понимали степень риска, ведь к экспериментам на людях перешли еще до того, как была доказана безопасность препарата! Значит, они должны были, по крайней мере, отслеживать «своих» бомжей и, в случае непредвиденных обстоятельств, изымать их из больниц, поликлиник и моргов, если произойдет непоправимое: ведь они не могли допустить, чтобы об экспериментах стало известно посторонним людям!

– Размах их деятельности просто поражает! – воскликнула я.

– Согласен, – кивнул Лицкявичус. – Йозеф Менгеле делал примерно то же самое в Освенциме во время Второй мировой! Только узникам концлагеря ничего не платили – вот единственная разница. У этих людей нет совести, нет никакого понятия о морали, о том, что можно, а чего нельзя делать!

– Вот именно, – подтвердил Карпухин. – Туполев отказывается признавать убийства, но совершенно спокойно рассуждает об экспериментах: он в самом деле не считает их предосудительными. Бомжи, по его мнению, вообще не люди, представители самой низшей касты, которой можно пожертвовать во имя великой цели – подарить Человечеству возможность жить ВЕЧНО! В случае удачи, как утверждает Туполев, эти отбросы общества могли получить второй шанс, возможно, начать новую жизнь. С другой стороны, если бы эксперимент провалился, никто бы не заплакал.

– Железная логика! – пробормотал Никита.

– Сначала все шло гладко, – продолжал между тем майор. – Препарат действовал именно так, как ожидалось, и Земцов с группой не могли нарадоваться: Нобелевская премия уже почти у них в кармане. Победителей, как известно, не судят: если бы исследования увенчались успехом, всем мгновенно стало бы наплевать на методы, которые использовали ученые института. Народ мечтал бы лишь об одном – заполучить чудодейственную «вакцину от старости» и платил бы за нее любые деньги. Но мы-то с вами знаем, чем все закончилось! Группа никак не могла предугадать, что препарат окажется опасен при попадании в организм кислорода. Продукты разложения вызывают нейтропению, приводящую, в свою очередь, к скоротечному развитию гангрены. Лишь немногие бомжи попали в лечебные учреждения: большинство умерли на улице, и причиной их смерти явились всего лишь незначительные повреждения – открытые переломы конечностей, легкие ножевые ранения и так далее.

– И сколько же народу участвовало в эксперименте? – задала я вопрос, боясь услышать ответ.

– По словам Туполева, человек сорок, – мрачно ответил Карпухин.

– Но… но это значит, что большая часть испытуемых сейчас бродит по городу, не зная о смертельной опасности, в которой они находятся?! – проговорила я в ужасе.

– Это так, – кивнул майор. – Можно, конечно, попробовать их отловить, но, боюсь, у нас не хватит на это ни людей, ни средств. Кроме того, чем мы сможем помочь? Рано или поздно, но конец один!

– Если удалось бы достать этот препарат! – воскликнул Кадреску. – Живую бактерию, я имею в виду. Тогда можно было бы попробовать разгадать способ ее взаимодействия с неорганической частью препарата и…

– Вы забываете, что сегодня утром в институте был пожар, – вздохнул Карпухин. – Все уничтожено – просто все! Не осталось ни документации, ни компьютерных дисков, ни тем более самого препарата.

– Но есть же Туполев! – возразил Лицкявичус. – Он не может не знать.

– Не думаю, что Туполев занимался непосредственно научной частью эксперимента, – покачал головой Карпухин. – Во всяком случае, он так говорит.

– А остальные? – спросила я. – Сам Земцов, «королева науки»?..

Майор оперся руками о колени и подался слегка вперед, словно пытаясь принять позу, которая позволила бы ему выглядеть более уверенно.

– В новостях об этом не сообщалось, – начал он медленно, – но Земцов и Полякова, похоже, погибли во время пожара.

– Как это возможно?! – не поверила я. – Как они оказались там задолго до начала рабочего дня?

– Понятия не имею, – снова вздохнул майор. – Более того, должен вам сказать, что все наше дело сейчас находится под угрозой.

– Почему? – спросил Лицкявичус, сдвинув бесцветные брови.

– Потому что к рассмотрению принята только одна версия о причине возникновения пожара в институте – взрыв газовых баллонов в подвале здания.

– Да вы шутите! – не поверил Никита. – После того, как Агнию едва не отравили, после смерти Ляны и поимки Туполева и Руслана…

– Я никогда не стал бы шутить такими вещами, – прервал его майор. – Более того, замечу, что все очень серьезно: меня вызывали на самый верх и дали понять, что эта версия должна остаться единственной. Но это не мешает мне смотреть на вещи трезво. Во-первых, судя по всему, никаких баллонов в подвале и в помине не было – это явствует из устного отчета пожарного инспектора. Не сомневаюсь, что в его письменном отчете, который ожидается аж через десять-двенадцать дней, они магическим образом возникнут! Кроме того, пожар, по словам все тех же пожарных, начался в одной из лабораторий, где, собственно, и обнаружены тела Поляковой и Земцова. Конечно, понадобится еще экспертиза, чтобы установить личности погибших, и я этот момент не пропущу, можете поверить!

Думаю, никто из нас и не сомневался.

– Похоже, – продолжал майор после паузы, – по-настоящему в курсе научной стороны дела были только Земцов, Полякова и Константин Дюжин, который, кстати, исчез бесследно. Так что должен признать, что со свидетелями по делу у нас негусто, друзья мои!

Затем, видимо, заметив наши кислые физиономии, Карпухин счел нужным добавить:

– Ну, ничего – будем работать. Кстати, есть и хорошая новость: в состоянии Армена Багдасаряна наметилась положительная динамика. Если мне удастся с ним поговорить, у нас появится еще один свидетель, а это уже хорошо. Так что не падайте духом, ребята, мы еще повоюем!

Я приехала на кладбище на автобусе, совсем одна, даже без Олега, хотя у него и был выходной. Утро выдалось пасмурным, влажным, и по дорожке, ведущей к могилам, стелился серебристо-серый туман. Место казалось совершенно пустынным, словно вымершим – если такое сравнение вообще допустимо на кладбище! Оглядываясь по сторонам в надежде увидеть Леонида, я медленно шла между надгробий, сжимая в руках букетик белых хризантем. Не знаю, какие цветы любил при жизни брат Кадреску, но, думаю, теперь это уже неважно. Некоторые могилы выглядели не просто богато – даже роскошно: жаль, что покойники не имеют возможности насладиться их видом! Другие были более скромными, а то и вовсе заброшенными: одиноко торчащие в небо кресты, покосившиеся от времени, трава, забивающаяся в щели надгробий и постепенно разрушающая их, старые, выцветшие пластмассовые цветы.