— Вопрос в том, — изрекает Мэтью, — есть ли что-то, ради чего мы готовы пожертвовать жизнью.

Мы находимся в комнате, где он, Калеб и Кара работали над усовершенствованием нашего химического коктейля. Флаконы, пробирки и исписанные тетради разбросаны по лабораторному столу перед Мэтью. Он рассеянно жует шнурок, висящий у него на шее.

Тобиас, скрестив руки на груди, прислонился к дверному косяку. Я помню — он точно так же стоял во время посвящения, наблюдая, за нашими сражениями. Он был такой красивый и сильный — просто загляденье.

— Дело не в этом — размышляю я, — не только в мести за то, что они сделали с альтруистами. Речь идет о предотвращении новых кошмаров в других городах. И еще в том, чтобы отнять у них власть.

— Да, — соглашается Кара. — Смерть одного-единственного человека ради спасения тысячи от страшной участи. Плюс ликвидация Бюро.

Я буквально вижу, как она взвешивает на воображаемых весах одну жизнь против многих жизней и делает самоочевидный вывод. Именно так работает мозг эрудитов или альтруистов, но я не уверена, что именно такие способы мышления нам сейчас нужны. Ответ совсем не прост, как кажется…

Я смотрю на Мэтью и Кару, Тобиаса и Кристину, опирающуюся на ручку швабры, и, наконец, останавливаюсь на Калебе. Он. Но через секунду мне становится дурно.

— Ну, давай, начинай, — произносит Калеб, подняв на меня глаза. — Тебе же хочется, чтобы это был я. Вы все этого хотите.

— Никто этого не говорит, — восклицает Мэтью.

— Но все смотрят на меня, — хмуро отвечает Калеб. — Не думайте, что я не понимаю. Я тот, кто выбрал неправильную сторону, кто работал на Джанин Мэтьюс. Вам на меня наплевать, и меня можно пустить в расход.

— Тогда почему Тобиас предложил увезти тебя из города, прежде чем тебя казнили? — мой тон холоден и спокоен. Запах хлорки вновь бьет в нос. — Потому, что мне все равно, жив ты или умер?

«Он должен умереть», — кричит одна часть моей души. «Я не хочу потерять его», — возражает ей другая. Я не знаю, кому из них довериться.

— Я всегда чувствую твою ненависть, — качает головой Калеб.

Его глаза блестят от слез. В первый раз я вижу, что он раскаивается вместо того, чтобы пытаться защититься или полностью себя оправдать. Внезапно у меня перехватывает горло.

— Если я сделаю это… — говорит он.

Я снова мотаю головой, но он жестом велит мне молчать и продолжает:

— Беатрис, тогда ты сможешь меня простить?

Я всегда считала, что если тебя оскорбили, то ты несешь бремя наряду с обидчиком: страдание разделяется между вами двоими. Прощение означает готовность остаться с болью наедине. Предательство Калеба — это наша общая ноша. Все, что я хотела, это чтобы он взял на себя ответственность. Но он пытается придать себе решимости, готовясь принести себя в жертву ради всех нас. Я киваю.

— Да, — выдавливаю я. — Но ты не должен ради моего прощения идти на такое.

— У меня много причин, — говорит Калеб.

У меня уже ничего не укладывается в голове. Мэтью и Калеб занимаются подгонкой костюма химзащиты, который, возможно, поможет продержаться ему в живых и успеть уничтожить вирус. Молча жду, пока не уйдут остальные.

Несколько недель назад я добровольно пожертвовала собой. Отправилась в штаб-квартиру эрудитов. Я не считала себя смелой или самоотверженной. Всего лишь решила послать все подальше, избавиться от скорби. Мечтала о смерти. Может, то же самое чувствует и Калеб? Дескать, он в долгу передо мной и надеется на прощение?

Бреду по коридору с его радужными огнями, поднимаюсь по лестнице. Мне совсем не хочется терять Кристину, Кару, Мэтью. Они — мои друзья, а вот Калеб — нет. Когда я пришла навестить его во время моего посвящения, он был страшно удивлен. А я не собираюсь испытывать вину. Надоело. Я встречусь со всеми трудностями, которые встанут на моем пути. В глубине души я понимаю, что испытала облегчение, когда Калеб вызвался быть добровольцем, но я не намерена об этом думать. Тащусь к отелю, надеясь, что рухну в постель и усну, но в коридоре меня настигает Тобиас.

— Ты в порядке?

— Да. Хотя это странно, — отвечаю я, потирая лоб. — Я будто уже пережила траур по Калебу.

Однажды я сказала Тобиасу, что у меня нет семьи, а он ответил, что теперь сам будет моей семьей. Вот так все и случилось. Дружба и любовь настолько переплелись, что для меня между ними нет никакой разницы.

— Ты, наверное, знакома с теорией альтруистов. О том, что необходимо позволять людям приносить себя в жертву, даже если это представляется тебе эгоистичным. Это единственный способ показать тебе, что он тебя любит, — Тобиас прислоняется к стене. — Величайший подарок, который ты преподносишь другому. Ведь твои родители тоже умерли ради тебя.

— Не уверена, что им движет любовь, — бормочу я и закрываю глаза.

— Возможно, — соглашается Тобиас. — Но откуда бы взялось его чувство вины, если бы он тебя не любил?

Киваю. Я и сама люблю брата. Но все равно мне это представляется неправильным. Однако я успокаиваюсь.

— Сейчас неподходящее время, — продолжает он, — но я хочу тебе кое-что сказать.

Я мгновенно напрягаюсь. Что у него на уме?

— Я хочу поблагодарить тебя, — произносит он глухим голосом. — Помнишь, как нам сообщили, что мои гены — повреждены. Они продемонстрировали нам результаты тестов, даже я сам в это поверил, а ты — нет.

Он гладит меня по щеке.

— Трис, ты всегда утверждала, что я… здоровый.

— Ты и на самом деле здоров. — Я беру его за руку.

— Но никто больше так не считал.

— А между тем, ты — абсолютно нормален, заслуживаешь любви. Ты — самый лучший человек, которого я когда-либо знала, — шепчу я и едва не плачу.

Едва я успеваю договорить последние слова, как он целует меня. Страстно отвечаю на его поцелуй, притягивая его к себе за рубашку. Затем толкаю в дверь, ведущую в полупустую комнатушку рядом с нашей спальней, и захлопываю дверь ногой.

Так же, как я всегда считала его достойным лучшего, он всегда настаивал на том, что я сильнее, чем сама думаю. Наверное, именно на это и способна любовь: она заставляет тебя быть чем-то большим, чем ты являешься.

Он гладит мои волосы, перебирает пряди. Мои пальцы дрожат, но я не боюсь, что он заметит мой страх или силу моих чувств. Я притягиваю его еще сильнее к себе и еле слышно произношу его имя. Мне начинает казаться, что он — часть меня самой, как руки, глаза или сердце. Мы — одно целое. Стягиваю с него одежду, провожу рукой по его плечам, представляя, что они — мои. Потом я снимаю свою рубашку, и он помогает. Какая же я тощая, маленькая и болезненно-бледная. Но он смотрит на меня, не отрываясь.

Тобиас такой красивый. Тонкие черные татуировки выделяются на его коже и делают его похожим на скульптуру. Еще минуту назад я была убеждена, что мы отлично подходим друг для друга. Что же, возможно, это и так, но только до тех пор, пока мы одеты. А он застенчиво улыбается и привлекает меня к себе. Наклоняется и шепчет: «Ты прекрасна…» И я ему верю.