Наконец, в воскресенье днем первые десять мешков с песком – каждый весом около 60 кг – отнесли на площадь и погрузили на борт вертолета[723].

В Припять прислали 1225 автобусов – красных, желтых, зеленых и синих, красно-белых и с полосой на борту, а также 250 грузовиков и других вспомогательных автомобилей, включая машины скорой помощи из частей Гражданской обороны, ремонтные машины и заправщики[724]. К 14:00, спустя сутки и еще полдня с того момента, как облако радионуклидов понесло в атмосферу, пестрый караван машин, стоявших на окраинах Припяти, наконец пришел в движение[725].

Мария Проценко ожидала их на железнодорожном мосту на въезде в город[726]. Придерживая план города локтем, она была одета по-летнему в блузку, юбку и босоножки. К ней подошли и поздоровались два майора – военный и из милиции. Все понимали свою задачу. Много не говорили.

Когда подъехал первый автобус, майор милиции остановил его взмахом руки, и Проценко поднялась в кабину, показала водителю план и напомнила: автобусы должны следовать группами по пять. Она объяснила, в какой микрорайон и как нужно ехать, у какого здания остановиться и каким маршрутом выезжать из города. Потом она слезла, майор махнул рукой очередной группе автобусов, и Проценко стала показывать план следующему водителю.

Так – пятерка за пятеркой, час за часом – она наблюдала, как автобусы съезжают по живописному спуску проспекта Ленина и, круто повернув, исчезают в городе.

160 домов, 540 подъездов. Жители Припяти поднимались по ступенькам автобусов, и двери со стуком закрывались за ними[727].

Около 15:00 полковник Борис Нестеров, заместитель командующего военно-воздушными силами Киевского военного округа, вертолетчик с более чем 20-летним стажем, служивший в Сирии и воевавший в горах Северного Афганистана, вышел на цель[728]. Летя на высоте 200 м, он приготовился сбросить скорость мощного грузового Ми-8, подлетая к бело-красной полосатой вентиляционной трубе 4-го энергоблока. За его спиной бортинженер уже открыл боковую дверь грузовой кабины и защелкнул карабин; штабель из десяти мешков с песком лежал у его ног.

Нестеров снизил скорость до 100 км/ч и скомандовал: «Приготовиться к сбросу».

Руины реактора № 4 быстро приближались. Наушники наполнил статический шум, столбик термометра в кабине резко подскочил с 10 до 65 °С, и радиометр за креслом пилота зашкалило. Через стекло кабины между педалями Нестеров видел столб белого пара и края реактора, светящиеся красным, как доменная печь при плавке.

Вертолет не был оборудован прицелом бомбометателя или другими механизмами, которые могли бы помочь. Чтобы сбросить груз в реактор, бортинженер должен был прицелиться на глазок, рассчитать траекторию и вытолкнуть мешок за мешком за борт. Каждый раз, когда он наклонялся над реактором, его окутывали облака токсичного газа и пронизывали лучи гамма- и нейтронной радиации. Никакой защиты кроме летной формы на нем не было. Сильный жар, поднимающийся снизу, не позволял Нестерову зависнуть над целью: если вертолет утратит инерцию движения вперед, он попадет в столб перегретого воздуха, лопасти потеряют тягу и машина может упасть.

Полковник убрал тягу до 60 км/ч. Он пытался удерживать вертолет ровно и надеялся, что бортинженер устоит на ногах. «Сброс!» – крикнул он. Инженер выбросил первый мешок в воздух над 4-м блоком, потом еще один и еще. «Груз сброшен!»

Нестеров отвернул вправо и приготовился сделать еще один заход.

В 17:00 Мария Проценко сложила свой план, остановила последний автобус и на нем поехала по проспекту Ленина: одинокий пассажир, въезжающий в покинутый город[729]. Она направляла водителя с одного края Припяти на другой, останавливаясь в каждом микрорайоне и проверяя результаты своей работы. В 18:30 Проценко вернулась в исполком сообщить мэру о выполнении своей задачи.

«Владимир Павлович, всё. Все эвакуированы», – сказала она.

За исключением обслуживающего персонала и операторов, оставленных для управления выжившими реакторами электростанции, город был пуст.

Пока ее доклад передавали наверх председателю правительственной комиссии, Проценко не испытывала никакого сожаления, только удовлетворение от выполнения важной задачи. Все было как на плакате: «Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!»

И только позже вечером она почувствовала, что заболевает: горло покраснело, началась сильная головная боль, ступни и лодыжки горели и чесались. Она не связала это с радиацией отчасти потому, что ничего не знала об альфа- и бета-частицах, находившихся в пыли, которая овевала ее ноги долгие часы, проведенные на железнодорожном мосту, отчасти потому, что не хотела об этом думать. Когда начался понос, Проценко сказала себе, что это от съеденных огурцов, горло и головная боль – от усталости, она не спала двое суток. Она пыталась унять боль в ступнях, поливая ноги холодной водой. Но неприятные ощущения быстро возвращались.

Проценко вернулась в свой кабинет, где продолжила чертить схему для войск химзащиты, которые проводили замеры на местности каждые 60 минут. Дозиметристы начали замерять уровень радиации в самом исполкоме и сказали ей, что коридоры все заражены. Уборщица давно ушла, Проценко взяла мокрую тряпку и сама протерла линолеум. Перчаток не было, и она все делала голыми руками.