Начался новый день. Дежурный временного штаба УВД, разместившегося в отделении милиции Припяти, делал записи в журнале дежурства. В 7:07 он записал: «Люди отдыхают. Персонал начнет работу в 8:00. Ситуация нормальная. Уровень радиации повышается»[671].

Первый грузовой вертолет прилетел вскоре после рассвета и завис над крышами домов, выходящих на центральную площадь[672]. Площадь наполнилась шумом его двигателей, в воздухе закружилась пыль, от поднятого винтом ветра осыпались лепестки цветов на клумбах. Генерал-майор Николай Антошкин, 43-летний начальник штаба ВВС Киевского военного округа, стоял внизу, маша пилоту фуражкой, пока винтокрылая машина не приземлилась на улице перед гостиницей «Полесье».

Вчера вечером генерал Антошкин вместе со специалистом ВВС по химическому оружию выехал на машине с командного пункта Киевского военного округа и добрался до Припяти после полуночи[673]. У него было самое смутное представление о том, что происходит на атомной станции, он не имел ни указаний, ни людей, ни оборудования – даже раций для переговоров с пилотами. В Припяти он сразу направился в «Белый дом» и доложил Борису Щербине о своем прибытии[674]. Председатель правительственной комиссии был краток: «Нам нужны вертолеты»[675].

Из одного из кабинетов, теперь занятых генералами и даже адмиралами подводного флота, Антошкин дозвонился до своего заместителя в Киеве и приказал поднять в воздух тяжелые вертолеты[676]. Ночью, под дождем и в условиях низкой облачности, первые машины прилетели на военную базу в Чернигове из частей, расположенных поблизости – на территории Украины и Белоруссии. Антошкин воспользовался полномочиями правительственной комиссии и вызвал пилотов из школы подготовки вертолетчиков в Торжке и с баз, находящихся в тысячах километров от Украины, почти на границе с Казахстаном.

К рассвету воскресенья генерал командовал боевой группой по ликвидации аварии: 80 вертолетов уже стояли на четырех аэродромах вокруг станции, другие летели из разных точек Советского Союза. Сам Антошкин не спал вторые сутки.

В гостинице грохот подлетающих вертолетов поднял с постели Бориса Щербину, академика Легасова и других членов комиссии[677]. Они заседали до поздней ночи, пытаясь развязать узел проблем, которые мог создать разрушающийся 4-й блок: угроза новой цепной реакции в реакторе, пожар и необходимость засыпать источник невидимого хвоста радионуклидов, поднимающихся в атмосферу, Наконец, нужно было решить вопрос с эвакуацией горожан и установить, что привело к аварии.

По оценке Легасова, в реакторе находилось 2500 т графитных блоков, которые загорелись и накалились до температуры свыше 1000 °С[678]. Сильный жар вскоре мог расплавить циркониевую оболочку остающихся в ядре топливных элементов и содержащиеся в них таблетки диоксида урана, добавив радиоактивных частиц в облако, поднимающееся из разрушенного ядра[679]. Легасов рассчитал, что графит будет гореть со скоростью около одной тонны в час[680]. Если его расчеты верны и если не препятствовать горению, пожар (даже принимая во внимание, что часть материала была выброшена из ядра взрывом) может бушевать еще два месяца, выделяя в воздух радионуклиды, которые распространят загрязнение по территории СССР и будут годами вращаться вокруг земного шара[681].

Они столкнулись с проблемой беспрецедентной сложности. Обычные методы борьбы с огнем были бесполезны[682]. Графит и ядерное топливо горели при столь высокой температуре, что ни вода, ни пена не могли их потушить[683]. Вода тут же превратится в пар, и его токсичные облака разнесут радиоактивные аэрозоли, а может и разложиться на кислород и водород, создавая угрозу нового взрыва. Помимо этого, колоссальные поля гамма-радиации вокруг реактора не позволяли приблизиться к нему с суши или воды[684].

Легасов и другие специалисты-ядерщики спорили часами, прорабатывая каждую пришедшую в голову идею, вытаскивая информацию откуда только можно – из книг и руководств по эксплуатации реактора, по телефону и телетайпу из Москвы. Высокие чины пожарной охраны и специалисты Министерства энергетики связывались со своими коллегами в столице. Один физик, не найдя ответа на вопрос в технических материалах на ЧАЭС, позвонил жене и попросил ее отыскать нужные данные[685]. Сам 83-летний Анатолий Александров, президент Академии наук, держатель патента на реактор РБМК и учитель Легасова, из своего кабинета в Курчатовском институте давал по линии правительственной связи советы, как восстановить контроль над реактором № 4[686]. Легасов предлагал засыпать взорвавшийся реактор чугунной дробью, запасенной на стройплощадке станции для изготовления стойкого к радиации «тяжелого» бетона, Щербина хотел подогнать к станции пожарные катера по Припяти и заливать воду в реакторный зал насосами высокого давления. Но чугунная дробь находилась на складе, который стоял на пути выпадения радиоактивных осадков, тянущихся с 4-го блока, и был слишком загрязнен, чтобы к нему можно было подойти, а заливание реактора водой было занятием опасным и бесполезным.