Эрин вспомнила их прежние разговоры о душах стригоев или об отсутствии у них таковых. Сейчас речь шла не только об их жизнях — Руна, Джордана и ее собственной; падре имел в виду риск, связанный с их предстоящим путешествием.

Его глаза представляли собой два бездонных колодца печали, связанной с его прошлым. Страдал ли Рун по своей душе или по душе кого-то другого?

Эрин молча перебирала в уме логически обоснованные причины, по которым ей не следует соглашаться с полученным предложением, почему ей следует вернуться назад в Кесарию, встретиться с родителями Хайнриха и продолжить свои раскопки. Но для принятия решения ей требовалось нечто большее, чем логика.

— Доктор Грейнджер, — обратился к ней кардинал. — Ну, что вы решили?

Она внимательно смотрела на стол, стоящий на этом месте не меньше тысячи лет, и на Руна, само существование которого являлось живым подтверждением возможности замещения одной живой субстанции другой. Если Рун реально существует, возможно, так же реально существует и Евангелие Христа.

— Эрин? — подал голос Джордан.

Она глубоко вдохнула.

— Неужели я могу упустить такую возможность?

Склонив голову набок, Джордан посмотрел на нее.

— Вы действительно думаете, что садитесь в свои сани?

Если это были не ее сани, тогда чьи же? Перед глазами Эрин возник скелет младенца, откопанный на месте раскопок, заботливо запеленатый кем-то из родителей. Она представила себе убийцу, бросившего этого младенца в такую преждевременную для него могилу. Если есть хоть какая-то доля правды в рассказах, которые Эрин слышала сегодня ночью, она не может допустить, чтобы этой Книгой завладел Велиал, а подобные зверства стали бы повсеместными.

Она встретилась взглядом с Джорданом, в его голубых глазах застыл вопрос.

Рун сидел опустив голову и, кажется, молился про себя.

Эрин кивнула, окончательно подтвердив свое твердое решение.

— Я должна это сделать.

Взгляд Джордана еще на мгновение задержался на ней.

— Если она в деле, то и я тоже.

Кардинал склонил голову в знак благодарности. Но дело еще не было закончено.

— Есть еще одно условие.

— А разве когда-нибудь бывает иначе? — пробурчал Джордан.

— Если вы вступаете в Орден сангвинистов, вы должны знать, что вас объявят мертвыми, а для этого включат в список погибших на вершине Масады. Ваши семьи будут вас оплакивать.

— Одну минуту, — прервал его Джордан.

Эрин сразу все поняла. Семья Джордана будет тосковать по нему, будет страдать из-за принятого им решения. Он не должен участвовать в этом. Эрин испытывала к нему чувство, близкое к зависти. У нее были друзья, в том числе и близкие, были коллеги, но среди них не было никого, кто будет искренне убиваться, узнав, что она не вернулась из Израиля. А вот семьи у нее не было.

— Другого способа нет, — кардинал развел в стороны руки, подняв кверху ладони в перчатках. — Если велиалы прознают, что вы живы и ищете Евангелие, они начнут пытаться повлиять на вас через ваши семьи… думаю, вы знаете, что это может означать для ваших семей?

Эрин согласно кивнула. Она своими глазами видела, какие зверства творили велиалы в усыпальнице в Масаде.

— Чтобы защитить себя, защитить тех, кто вас любит, мы должны обеспечить вам прикрытие, сделав вас сангвинистами. Вы должны исчезнуть из большого мира.

Джордан задумчиво потирал свой безымянный палец со следом от обручального кольца.

— Вы не должны участвовать в этом, Джордан. Вам предстоит потерять очень многое.

Кардинал заговорил по-отечески теплым голосом:

— Это ведь только ради их безопасности, сын мой. Как только угроза исчезнет, вы сразу сможете вернуться к своей прежней жизни, а ваши друзья и члены вашей семьи поймут, что вы пошли на этот шаг из любви к ним.

— А это под силу только нам и никто больше не в силах сделать это? — Глаза Джордана неотрывно смотрели на его пальцы.

— Я уверен, что только вы трое можете вместе выполнить эту задачу.

Джордан пристально посмотрел на Руна — тот отвел свои черные глаза в сторону, — затем на Эрин. В конце концов он встал и подошел к краю расположенной на крыше площадки, плечи его распрямились. Эрин знала, насколько трудно ему принять решение. Ведь он, в отличие от нее, не был осиротевшим археологом. В Айове его ждала большая семья, жена и, возможно, дети.

А у нее не было никого.

Она привыкла к одиночеству.

Так почему же она неотрывно смотрела в спину Джордана, с волнением ожидая его ответа?

26 октября, 22 часа 54 минуты

по местному времени

Под израильской пустыней

Батория очнулась от дремоты, не понимая, когда она, сморенная усталостью и холодом, заснула в тишине этого подземного бункера. Ей хватило и одной секунды на то, чтобы вспомнить, где она находится. Смутное ощущение потери облепило и опутало ее, словно паутина.

Затем она вспомнила все.

Время снова навалилось тяжким бременем на ее плечи, а на фоне утомления и усталости, как уколы ножа, ее беспокоила паника. Она села, опустив ноги с дивана с регулируемой спинкой. Магор, постоянный ее защитник, свернувшись, лежал рядом. Он поднял свою большую голову с горящими глазами.

Батория, махнув ему рукой, разрешила отдыхать дальше, но волк поднялся и, тяжело ступая, подошел к ней и снова опустился на пол, положив голову ей на колени. Он чувствовал ее расстройство и недомогание, так же как она чувствовала бесхитростную теплоту его привязанности и заботы.

— Со мной все будет нормально, — заверила она его.

Но он почувствовал и то, что она не сказала: почувствовал ее страх и обеспокоенность.

Почесывая у него за ушами, Батория искала слова, с помощью которых рассказать ему о своей неудаче — если вообще такие слова существовали. Потеряв большую часть стригоев своей команды, она позволила рыцарю Христа ускользнуть из расставленной для него западни. Но самым худшим было то, что она так ничего и не добилась.

Книги, разумеется, нет — но это не ее вина. Кто-то уже успел украсть ее задолго до того, как Масада превратилась в руины. У нее были даже доказательства, подтверждающие кражу: крупнозернистые нечеткие фотографии, сделанные с мобильного телефона.

Но даже для нее любые объяснения о ночных происшествиях звучали скорее как оправдание ее бессилия и неспособности.

Не в силах дольше сидеть, Батория осторожно отвела морду Магора и встала. Прошлась босыми ногами по персидскому ковру, покрывавшему когда-то пол в ее наследственном замке и согревавшему ноги тех, кого давно уже нет на свете.