«Сегодня я сам посмотрю в глаза обоим мальчишкам», — решил Слава и тихо, чтобы не будить Лену, поднялся. Бок немного болел. Но эта уже была не острая, а ноющая боль, возникающая только при неловких движениях.

Он вышел на кухню и увидел маму. Вера Сергеевна сидела над остывшим чаем и смотрела в окно. В свете утреннего солнца Слава вдруг заметил, что голова у нее седая.

— Мамочка, ты за неделю стала белая, а я сразу и не заметил.

— Вот когда ты, Пусик, вырастишь своего сына, а ему засунут нож под ребро, посмотрим на твои волосы, — вздохнула Вера Сергеевна.

— Прости, мама. Но я же не нарочно. — Слава закрыл рот и понял, что сморозил дурь.

Вера Сергеевна грустно улыбнулась, резко вскочила из-за стола и прижала сына к себе.

— Живой. Слава Богу, — прошептала она и заплакала.

— Не надо, мама. Все хорошо, — попытался успокоить он мать.

— Потому и плачу, что хорошо. Пока было плохо, молчала, — всхлипнула Вера Сергеевна. — Хочешь чаю?

Слава чаю не хотел, но чтобы побыть с мамой и отвлечь ее хозяйской заботой, согласился.

— Ты Лену береги. Она девочка настоящая. В последний момент не вздумай вильнуть хвостом. — Вера Сергеевна утерла фартуком слезы и, подвинув сыну чашку, уселась рядом.

— А почему я должен… хвостом? — не понял материнской тревоги Синицын.

— Ты лучше меня, сынок, знаешь. Та красавица хоть вежливая и внешностью хороша, а тепла от нее нет. А Лена может сказать грубость, но сердечко у нее сострадательное. Такая не продаст в тяжелую минуту. Однако для совместной жизни это, Пусик, главное. Лена у тебя, может, и не такая красавица, но очень милая и по-женски привлекательная.

— Какая красавица, мама? О ком ты?! — Слава глядел на мать во все глаза.

Уж в ветрености он себя никак не отмечал. Познакомившись с Леной в молодежном лагере на последнем курсе института, он и в мыслях никого больше не имел.

Вера Сергеевна тяжело вздохнула, явно не желая продолжать этот разговор.

Но Слава был заинтригован и настаивал.

— Ладно, скажу, если просишь, — подумав, согласилась она. — Пока ты лежал в больнице, ко мне эта красивая еще раз наведалась. Я ее, конечно, пустила. Как я могу не пустить, Пусик, твою знакомую?

— Ты о ком, мам? — Синицын не мог врубиться, о чем ему толкуют.

— Ну, Пусик, эта девица не так давно у нас была. Ты меня еще с ней знакомить не хотел. Я даже обиделась, — напомнила Вера Сергеевна.

— Ты о Барановой?! — наконец догадался сын.

— Да, о Маше. Она пришла, поплакала со мной. Я ее чаем напоила. Ей кто-то сообщил, что в больнице с тобой Лена, и она туда пойти не решилась. Полюбила она тебя. Ты же с ней ночь провел.

Слава хотел ответить, объяснить матери, как это происходило на самом деле, но вдруг поперхнулся, покраснел словно рак и умолк. Вера Сергеевна повернулась к двери, куда смотрел ее сын, и увидела Лену. Та стояла на пороге, бледная как смерть, и губы у нее дрожали. Молодые люди некоторое время молча смотрели в глаза друг другу, затем Лена бросилась назад в комнату.

Слава побежал за ней, пытаясь что-то поправить. Он понял, что девушка случайно услышала его разговор с матерью, и искал слова. Но объяснение получалось жалким и глупым. Лена, не отвечая, быстро оделась, схватила свою сумку и пулей вылетела из квартиры. Слава сел в кресло, руки у него опустились, а внутри стало пусто, как в надутом шарике.

— Ну вот и все, — тихо сказал он сам себе. В комнату осторожно вошла Вера Сергеевна и нерешительно замерла возле сына.

— Это я, старая дура, во всем виновата. Не хотела же говорить, да черт за язык дернул, — упрекала она себя.

— Не надо, мама, ты тут ни при чем. Я сам должен был Лене все сразу рассказать. У меня хоть с этой Машей ничего и не было, но в постели с ней я действительно оказался. Надо мной весь отдел издевался почти неделю. Жизненный анекдот, одним словом, а вот чем закончилось. — Синицын лег в постель и закрыл глаза, хотя до утра он так и не уснул.

В половине восьмого он медленно встал и, придерживая руку возле ноющей раны, пошел в ванную. Там долго и бессмысленно водил бритвой по своим щекам, умывался, тер себя полотенцем, а внутри было по-прежнему пусто.

В райотделе героя встретили восторженно. Только Лебедев, оглядев друга, спросил:

— Почему ты здесь в восемь? Загсы открываются не раньше десяти.

— Мы не ходили в загс. Мы с Леной поссорились, — и Слава отвел глаза в сторону.

* * *

Святослав Альфредович Стерн выходил из своего кабинета лишь для того, чтобы пообедать. Завтрак и ужин Алиса Николасвна подавала мужу прямо на письменный стол. Через две недели он закончил Книгу. Осталось написать лишь последнюю главу, в которой Учитель хотел обратиться к потомкам.

Несмотря на великолепные продукты и заморские плоды, которыми теперь питался Стерн, лицо его осунулось и горящие фанатизмом глаза запали. Иногда, отложив перо, он надолго замирал, глядя в стену, которую не видел, потому что в своих мыслях уносился далеко и от нее, и от своего письменного стола, и от маленького финского местечка.

Ему чудилось, что он спускается с трапа корабля или выходит из вагона поезда в великие города вроде Парижа, Стамбула или Нью-Йорка, и к нему бросаются восторженные толпы.

Сегодня мистику привиделся Лондон. Вся пристань огромного порта была забита страждущими приветствовать Стерна. Встречающие старались коснуться руками его одежды, разглядеть, запомнить его черты. Однако ни криков, ни приветствий не слышалось. На мудрецов толпы взирают с благоговейным трепетом. И только восторженное выражение обращенных к нему лиц говорило о том, как страстно любят и почитают его эти люди. Стерн оглядел свою паству и поднял руку, готовясь к ним обратиться. Над толпой пронесся единый восторженный вздох, и все живое замерло.

— Откройте ваши сердца и улыбнитесь друг другу, — сказал Стерн, и люди понимающе закивали. Святослав Альфредович выдержал долгую паузу и продолжил:

— Встречайте друг друга с улыбкой. Если вы продавец в магазине, улыбнитесь покупателю. Если вы шеф в конторе, улыбнитесь подчиненному, даже если вы вызвали его в свой кабинет для выговора. Начните улыбаться, и вы поймете, что мир изменился к лучшему. Улыбнитесь утром своим близким, и пусть они ответят вам улыбкой. Вы сразу осознаете, что новый день светел, и для вас все сложится замечательно…

Тут Стерн задумался, какое же слово в английском языке, который он знал безукоризненно, способно точнее всего выразить состояние улыбки. Минута раздумий — и его озарило. Есть такое слово на языке Шекспира! Оно обозначает сыр.

— Скажите «чииз», — предложил он встречающим, и они на одном дыхании повторили за ним «чииз», от чего их губы у них сами собой растянулись в улыбке.