— Ложь! Василий Николасвич живет с улыбкой великого Стерна. А великий Стерн писал, что открытая улыбка не может скрывать тьму. Открытая улыбка — это вестник будущего света из космоса.

— Ну, вестник так вестник. Вернемся к нашим баранам. Откуда вам известно, что писатель Каребин и генеральный директор «Издательского дома» Рачевская хотели опорочить Стерна?

— Я этого не говорил.

Синицын молча остановил магнитофон и нашел нужное место. «Эти люди хотели опорочить Великого Стерна, и мне их не жаль», — повторила машина.

— Я же нашел в метро листки гадкой книги…

— Зачем вы врете, Крестовский? На листках, которые вы якобы нашли, только вторая часть романа, и фамилии писателя там нет. Первую, где автор указан, вы сперли у меня в электричке. Но вы же за мной не следили? Так откуда вам известно имя писателя, а тем более Рачевской?

— Мне сказал Паша.

— Вот это другой разговор. Будете отвечать честно, заработаете очки для суда.

— Буду отвечать честно. Можно я достану из кармана платок?

— Достаньте и высморкайтесь. Вас тут не бьют, чего плачете?

— Это нервы.

— А вы улыбайтесь. Так написано во второй главе книги «великого Стерна».

Следить за мной вам и Павлу поручил Абакин?

— Да, Василий Николасвич. Он не мог допустить выхода этой гадкой книги. Мы взялись добыть дискету и текст.

— И прирезать меня тоже он поручил?

— Нет. Паша решил добыть роман любой ценой. Он вас ненавидит. Мне много дадут?

— Срок определяет суд. Если удастся доказать ваше участие в обоих убийствах, мало не покажется.

— Мы никого не убивали. И Паша тоже.

— Разберемся. Откуда Абакин узнал о готовящейся публикации романа?

— Не знаю. У Отца в директорском столе лежит пьеса Каребина. На титуле написано, что пьеса — инсценировка романа. Больше мне ничего не известно.

Слава выключил магнитофон.

— Почему ты называешь Абакина отцом? У тебя оба родителя живы. Наш сотрудник встречался с твоим родным отцом, и Аркадий Владимирович произвел на него очень приятное впечатление.

— Его так все гимназисты зовут.

Крестовского увели.

— Вводить второго? — заглянул в дверь сержант Рушало.

— Дай чаю выпить. Заведешь через пятнадцать минут, — распорядился следователь, но чай заваривать не стал, а раскрыл окно и уставился на карту района.

Карта Синицына не интересовала, он ее не видел. Старший лейтенант думал о Лене. Слава не знал, как поступить. В его положении даже объясняться с девушкой было смешно. Что ей скажешь? «Да, мы спали с Барановой в одной кровати, но я ее не трахал. Идиот», — резюмировал свои переживания Синицын.

— Можно заводить, товарищ старший лейтенант? Пятнадцать минут прошло. — Конопатый Саня Рушало напряженно ожидал ответа.

— Заводи, — разрешил Синицын и снова закрыл окно. Шум с улицы мешал вести допрос.

— Садитесь, Соболев. Прикончить меня вам не удалось, поэтому теперь отвечайте на вопросы. Моя жизнь не на вашей совести. А вот писателя Каребина и генерального директора «Издательского дома» Рачевскую уже не воскресить. Что вы на меня так смотрите, Соболев? Я всего лишь следователь райотдела, и моя обязанность довести до суда дело об убийстве. Ничего против вас лично, даже несмотря на дырку в боку, я не имею. Говорю это вполне искренне. Выбрав работу, где встречи с уголовниками и убийцами — ситуация весьма обыденная, я не имею права на жалость к своей персоне и слюни.

— Я не уголовник и не убийца! Я никого не убивал!

На крик Соболева в двери тут же возникла конопатая физиономия сержанта Рушало.

— Все нормально, Саня, — кивнул Синицын, и Рушало исчез.

— Говорите, что вы не убийца и не уголовник? А между тем отпечатки ваших пальцев обнаружены на месте убийства Рачевской и в квартире Каребина. Писателя и издательницу застрелили из пистолета, а у вас разряд по стрельбе из этого оружия. Все это факты, Павел, и они подшиты к делу. Да и меня вы могли отправить на тот свет. Я выжил не вашими молитвами, а умением хирурга Петра Гордеевича, за что я ему буду благодарен до конца дней. Ну что вы молчите? Вы хоть понимаете, что в лучшем случае вам грозит пожизненное заключение? А в худшем — сами знаете. Смертную казнь у нас пока не отменили. Правители насчет нее еще спорят и совещаются.

— Я не убивал.

— Поймите, что в вашем положении невиновность надо доказывать фактами.

Фактов о вашей виновности выше крыши. А других, говорящих о том, что вы не убивали, нет. Постарайтесь их найти или признавайтесь в убийствах. Признание смягчает вину. Такая возможность у правосудия имеется.

— Я не убивал.

— Хорошо. Давайте по порядку. Зачем вы залезли в квартиру Каребина и попортили ему процессор?

— Я не уголовник. Я ученик гуманиста и мудреца Святослава Альфредовича Стерна. Каребин решил измарать его имя, и я должен был это этому помешать. Имя Учителя свято, никто не имеет права его пачкать.

— Выходит, вы застрелили писателя в затылок, чтобы остановить неугодный вам роман? Кстати, вы прочли ту часть романа, которую сперли у меня в электричке?

— Я не открывал эту мерзость.

— А писателя, не зная, о чем он пишет, застрелили?

— Я не стрелял в писателя. И вообще, я в спины и затылки врагам не стреляю. Враг должен знать, кто и за что его казнит. Я не убивал писателя и эту тетку. А компьютер его я размолотил и не жалею.

— В особняке «Издательского дома» найдены отпечатки ваших пальцев.

— Я там был. Тоже хотел испортить ей компьютер, но мне помешали.

— Кто помешал?

— Помешали, и все.

— Давайте еще раз. Я спрашивал, что вы делали в издательстве. Так?

— Так.

— Вы ответили, что и там хотели испортить процессор.

— Да, ответил.

— И вам помешали?

— Да.

— Кто помешал? Мужчина, женщина? Как он или она выглядели?

— Я не помню.

— Вы получите вышку, Павел. Только я начинаю нащупывать хоть какую-то зацепку, подтверждающую, что вы не врете, и пожалуйста, опять пустота. Вы хоть понимаете, что речь идет о вашей жизни?!

— Это была невероятно толстая баба.

— Керн тебя видела?

— Какая Керн?

— Не важно… Эту толстую бабу, как вы изволили выразиться, зовут Софьей Леонардовной Керн. Так она вас видела?

— Конечно, видела. Встала и пялится. Я еле ее обошел. Весь коридор своей тушей прикрыла.