Следует отметить, что лабарум продолжал традицию римских легионных значков. Примечательно не только то, что крест заменил орла, но и то, что знамя подчеркивало личную связь Константина и его семьи с Христом[455] (в этом смысле являясь скорее личным штандартом, а не государственным знаменем). Хотя Юлиан Отступник, по понятным причинам, прекратил использование лабарума, его образ стал основой для всех византийских подражаний.

Карл Эрдманн считал, что на традиции христианского Запада могли повлиять мусульманские мотивы, в частности, в способе использования знамен и церемонии освящения их Церковью[456]. В связи с этим вполне уместным окажется вопрос о возможности арабского влияния на византийскую практику использования знамен.

На наш взгляд, это маловероятно. Хотя Византия была действительно довольно открыта влиянию Востока во многих сферах жизни, в вопросах военной символики превалирующим является все же позднеримское влияние и лично авторитет Константина Великого, чье имя часто стало использоваться как нарицательное. Эпитет «Новый Константин» постоянно использовался в текстах панегириков как едва ли не высшая похвала достойному императору.

Использование Креста как воинского знамени было настолько всеобщим, что даже его почитание сохранилось даже во времена иконоборцев. Более того, их отказ от всех прочих изображений укрепил его положение среди всех прочих символов «христолюбивого воинства».

Хотя исторические образцы ромейских знамен IV-XII веков не сохранились, сведения об их внешнем виде могут быть найдены помимо письменных источников на монетах и медальонах, рисунках на стенах, иконах и т.п.

Сам термин «банда»[457], используемый в полемологической литературе, означает воинское подразделение примерно из 200-400 пеших или 50-100 конных воинов, собранное вокруг знамени. Перед боем знамена освящались. В этом чине подчеркивалась их задача: устрашать врагов и воодушевлять своих на защиту христиан[458]. В бою знамя должно было находиться в руках бандофора между первым и вторым рядами, служа ориентиром для воинов в сутолоке сражения. После же битвы его помещали в специальный футляр.

В VI-VII веках стал вводиться более-менее четкий регламент использования цветов полотнищ, а также вышиваемых на них знаков. Самыми распространенными цветами[459] были пурпурный, право на который принадлежало василевсу. Белый и золотой — наиболее торжественные для лиц не императорского достоинства, во времена Юстиниана это были цвета его гвардии.

Более обычными, «народными», оказывались красный, зеленый и синий — эти цвета (наряду с белым) использовались для знаменитых «димов». Самыми влиятельными из них были «праксины» и «венеты» («зеленые» и «синие» соответственно), известные не только активным участием в политической жизни столицы, но и тем, что в критических ситуациях формировали вооруженные отряды для обороны города.

Наравне с церковными реликвиями знамена с вышитыми на них изображениями были призваны освятить поле боя и воодушевить воинов на подвиги во имя защиты страны и веры. Ведь хоругвь с изображением Христа, Креста или святых в легко воспринимаемой идеографической форме транслировала главную идеологему Византии — христианской державы, управляемой Богом и находящейся под Его защитой.

Это впечатление усиливалось еще и тем, что основные противники ромеев VII-XI веков — мусульмане — использовали в оформлении знамен принципиально иной набор символических элементов. Четкое визуальное разделение «своих» и «чужих», проводимое с помощью святых изображений, указывало на вероучительные различия сторон. Тем самым на бойцов оказывалось сильное психологическое воздействие, побуждая их к восприятию своего дела как священного долга защиты веры.

Примечательно, что такая же идеологическая нагрузка была и на монетах. Поэтому часто на артефактах византийской нумизматики можно заметить изображение тех же сюжетов, что и на знаменах. Уже с V века на них можно увидеть ангелов, обычно несущих все тот же Лабарум.

В более поздние века появились изображения Христа, Богородицы и даже местночтимых святых на медных монетах, выпускавшихся региональными центрами. Очевидная связь объясняется довольно просто: и монеты, и знамена должны были зримым образом подчеркивать идею божественной защиты империи, содружество земной и небесной власти[460]. Различие было в аудитории, если знамена адресовались прежде всего воинам, то идеография монет — максимально широким слоям населения.

В завершении разговора о различных аспектах сакрализации поля боя в Византии следует особо отметить «топос» ромейской литературы: видение некоего святого в образе воина, появляющегося в самый решающий момент битвы, воодушевляющего имперских воинов и приносящего им победу.

Одно из ярких описаний дано Константином VII Багрянородным в трактате «Об управлении империей», в главе, посвященной отражению славян в Патрах при правлении Никифора I (начало IX века), он пишет: «Воочию узрели они (славяне) и первозванного апостола, верхом на коне, вскачь несущегося на варваров. Разгромив, разумеется, их наголову, рассеяв и отогнав далеко от крепости, он обратил их в бегство. А варвары, видя это, будучи поражены и ошеломлены неудержимым натиском против них непобедимого и неодолимого воина, стратига, таксиарха, триумфатора и победоносца, первозванного апостола Андрея, пришли в замешательство, дрогнули, ибо страх обуял их, и бежали»[461].

Феофан рассказывает про случай при осаде Низибина персидским царем Сапором (Савором): «В сем году… царь Персидский, опять окружил Нисивис и много причинил зла этому городу… однако охранявшие город воины получили победу промыслом Божьим… Новый Фараон, Савор, со всех сторон тесним был волнами ужаса. Обративши взоры свои на падшую часть стен, он увидел стоящего на высоте ангела, в блистательном вооружении, и подле него победоносного царя, Константина. Смущенный виденным, он грозил смертью всем своим волхвам; но они, узнав причину, решились объяснить царю, что сила явившегося превышает их силу. Тогда Савор, видя грозившую себе опасность и пришедши в большой страх, велел сжечь машины и уничтожить все военные приготовления, а сам с близкими своими побежал в отечество; но многие, не достигнув оного, погибли от моровой язвы»[462].

При осаде Фессалоник болгарами во время восстания Петра Деляна, обороняющиеся провели крайне удачную вылазку, во время которой видели «молодого всадника, от которого исходил огонь, сжигавший врагов».

Заступничеству Феодора Стратилата приписали и видение сияющего всадника во время битвы византийского войска с росами Святослава: «И говорят, что перед ромеями появился какой-то всадник на белом коне; став во главе войска и побуждая его наступать на скифов, он чудодейственно рассекал и расстраивал их ряды. Никто не видал его, как рассказывают, в расположении войска ни до битвы, ни после нее, хотя император разыскивал его, чтобы достойно одарить и отблагодарить за то, что он свершил. Но поиски были безуспешны. Впоследствии распространилось твердое убеждение, что это был великомученик Феодор, которого государь молил и за себя, и за все войско быть соратником, покровителем и спасителем в