Сухость в обращении и пренебрежение к русскому офицеру явно изменились при дальнейшем диалоге. — Вы можете предъявить этот документ, сэр? Головнин широким жестом пригласил лейтенанта.

— Прошу, сэр, пройти со мной в каюту.

Открыв секретер, Головнин вынул папку и протянул ее лейтенанту.

— Прошу ознакомиться, сэр, вот сей документ. Поскольку предписание было составлено на английском языке, изучить его не составило труда.

«От членов Адмиралтейства исправляющих должность великого адмирала Соединенных королевств Англии и Ирландии…», — прочитав первую фразу, лейтенант почтительно кашлянул и почему-то снял шляпу. По мере чтения англичанин все больше убеждался в правоте русского капитана. Заключительная фраза лишь подтвердила правоту сказанного Головниным. «Сие предписание, однако ж, должно быть в силе, доколе означенный шлюп не будет поступать неприятельски с подданными Его в-ва и его союзников и не станет в портах и гаванях, его британскому величеству принадлежащих, производить запрещенной торговли». Лейтенант перевел взгляд на подписи английских адмиралов, адмиралтейскую печать и почтительно возвратил папку Головнину.

— Сэр, я исполняю приказ капитана Корбета, старшего начальника на рейде, — голос англичанина теперь звучал мягко и уважительно, да и в глазах исчез прежний холодок, — посему я обязан немедля доложить ему о предписании нашего Адмиралтейства.

Выйдя на палубу, англичанин подозвал двух офицеров, о чем-то переговорил с ними.

Раздалась команда, и вооруженные матросы один за другим спустились в шлюпки и баркасы, стоявшие у трапа. Одна из шлюпок направилась к фрегату «Нереида». На палубе нетерпеливо прохаживался Корбет. Выслушав посланного офицера, он распорядился привести арестованного русского офицера:

— Сэр, прошу извинить, но я действовал по долгу службы, — извинившись, сказал он Рикорду, — дело, кажется, идет на поправку, у капитана Головнина есть предписание нашего Адмиралтейства. — Корбет доброжелательно усмехнулся. — Ваш капитан всегда действовал предусмотрительно. — Корбет опять перешел на официальный тон. — И все-же я вынужден принять меры к вашему задержанию до прибытия из Капштадта командора Роулея. Прошу передать мистеру Головнину, чтобы он не предпринимал никаких попыток уйти из бухты самовольно. Это приведет к ненужным жертвам, — жестко закончил Корбет, отпуская Рикорда.

Как-то в суете Головнин на время забыл о Рикорде и, когда увидел его на трапе, невольно шагнул навстречу и потрепал по плечу.

— Небось, Петр Иваныч, в заложниках у Корбета побывал?

— Угадал, — засмеялся Рикорд, — намаялся я у твоего знакомца. Кстати, он тебя хорошо помнит, но, — Рикорд согнал улыбку, — пришлет к нам лоцмана и просит перейти на другое место. Насколько я уразумел, побаивается, чтобы мы не удрали. К тому же, — вспомнил Рикорд, — на эскадре начальствует капитан-командор Роулей. Он сейчас у губернатора в Капштадте. Корбет к нему послал гонца с известием о происшедшем.

За ужином в кают-компании Головнин объяснил положение, в котором очутился экипаж шлюпа.

— Надобно людям сие все пояснить, и генерально, чтобы не падали духом. — Головнин обвел взглядом присутствующих. — Вахту править на якоре покуда мичманам и штурману. На ночь трап поднимать, флаг спускать и поднимать как положено, с заходом и восходом солнца.

После ужина командир и Рикорд прошли на ют. Воздух будто застыл, едва ощутимые колебания атмосферы не тревожили дремавшую поверхность уютной гавани. После изнурительных штормов, беспрерывной качки, борьбы с ветром и волнами, под проливным дождем и каскадами океанских волн, окатывающих палубу, настоящее положение шлюпа смахивало внешне на беззаботное блаженство. Но так могло казаться лишь для непосвященного наблюдателя.

Совсем рядом с шлюпом, отсвечивая огнями в зеркальной глади бухты, лежал в дрейфе английский фрегат. То и дело оттуда доносились голоса куривших на баке матросов. В редких отблесках огней на воде временами мелькали силуэты шлюпок с вооруженными матросами, которые кружили вокруг «Дианы». Иногда они подходили под корму, и тогда была слышна отрывистая английская речь.

— Судьба нам подбросила нынче испытание, — нарушил молчание Рикорд, — сколь уповали мы на добрую встречу, ан злой рок обернулся обманом.

— Сие верно, — с грустью в голосе отозвался Головнин, досадно похлопывая по планширю[54], — но и я свою вину усматриваю, недоглядел в Лондоне. Алопеус и ухом не водил, да и Ховрин меня успокаивал, не торопился уходить с казной. Кто знал, что так сразу войной обернется.

— Не терзайся, Василий Михалыч, — дружески успокоил товарища Рикорд, — не ты ли сумел вырвать у лордов для нас индульгенцию? Сей бы час мы без нее сидели бы, точно под арестом. А потом, ты торопился покинуть Портсмут побыстрей, и, слава Богу, успели-таки мы вовремя ноги унести. А Ховрин, видимо, в сети попался англичанам. В том недосмотр нашего посланника явный.

Вспоминая перипетии событий перед уходом из Лондона, ни Головнин, ни Рикорд не знали, что русскому посланнику в Лондоне Максиму Алопеусу в то время было не до забот о судьбе русских моряков и военных кораблей в портах Англии. Хотя по статусу полномочного представителя России он был обязан своевременно, до разрыва дипломатических отношений, оповестить все русские суда об угрозе пленения и отправить их из Англии. Где же было ему, Алопеусу, сыну лютеранского пастора, немцу, радеть об интересах России? Случайно, по протекции, подвизаясь на дипломатическом поприще, он долгое время был посланником в Берлине, не раз уходил в отставку и изгонялся со службы еще Павлом I. Ярый враг Франции, продвинувшись по службе при Александре I, он всячески оттягивал разрыв отношений с Англией. После Тильзитского мира, превышая свои полномочия, потакал английским дипломатам, направляемым в Петербург. Собственно, по его вине англичане сумели захватить казну на фрегате «Спешном», а его экипаж на четыре года оказался в плену…

Едва рассвело, к борту «Дианы» подошла шлюпка. Вахтенный офицер Мур доложил командиру, и тот распорядился:

— Вываливайте трап, я, не мешкая, буду на юте. Знакомый лейтенант козырнул Головнину.

— Вам, сэр, письмо от капитана Корбета. Головнин пригласил офицера в каюту, велел Ивашке принести чай. Письмо Корбета напоминало в вежливой форме, что шлюп пока остается задержанным, а потому он посылает на арестованное судно своего офицера, впредь до получения ответа от командора или его возвращения из Капштадта.

Тоскливо стало на душе у командира после прочтения записки, но он не подал виду англичанину. «Канитель завязывается, видимо, надолго, — размышлял он, — потому мне не след с британцами в распри входить, наоборот, надобно с ними по-доброму, все будет на пользу»…

Ближе к полудню Корбет прислал за Головниным шлюпку и пригласил к обеду. Встретились они по-дружески, но английский капитан сразу дистанцировался от своего бывшего соплавателя. Как и все англичане, он был лишен той душевной теплоты и дружеского расположения в общении, которые присущи русскому характеру.