Когда же речь зашла о цене, Северин едва смог сдержать удивленный возглас.

Цена, по мнению самого Герхеля, была не высока.

Всего-навсего принести ему в обмен на карту – голову Клоуна.

Пространство мира Аррет, подвергшееся множественным магическим воздействиям, нестабильно, обманчиво и непостоянно.

В том, что это действительно так, и хотя бы в этом Жанна не врала, Северин за время блужданий их отряда по Моровым Плешам убедился собственными глазами.

То возникающие, то пропадающие, а затем возникающие снова отголоски чужих бурь и розней, происходящих в мирах-близнецах на Терре и Альтерре, виднелись повсюду. Конструкции самых причудливых видов, упокоившиеся в лесной чаще. Конструкции, под завязку набитые смертью. Зарницы каких-то отдаленных катаклизмов, окрашивающие небо в самые причудливые цвета. Красноречивые предупреждения тем, кто решился бы копнуть слишком глубоко, попытался бы разобраться в том, что тут, черт побери, происходит. Ухмыляющийся скелет, прикованный ржавыми цепями к древнему дубу. Проглядывающие сквозь болотную тину при попытке набрать во флягу воды, нетленные тела, мерно покачивающиеся в зеленой мути, с застывшим в мертвых глазах немым укором. Оплетенные растениями каркасы разнообразных транспортных средств: от насквозь сгнившего броневика, чья грибовидная башенка поросла колониями пурпурных длинноногих грибов, до воздушного шара, распластавшего по ветвям сдувшийся, изрешеченный дырами баллон, будто знамя поверженного войска – ярко-желтое, с громадным черным полумесяцем улыбки и черными кругами глазок.

Северин успел привыкнуть к пространственно-временным причудам мира Аррет. Поэтому, отправляясь во главе своего маленького отряда на поиски Клоуна, чья голова так потребна была лесному владыке Герхелю, хотя и в точности следовал указаниям лесовика, вовсе не ждал, что искомый Клоун окажется на месте.

В конечной точке маршрута, указанного Герхелем, их вполне могла ждать заросшая дикой ежевикой прогалина, или минное поле, или очередное пугало, у которого вместо тыквы – настоящий человеческий череп.

Но им повезло. Логово Клоуна оказалось именно там, где указал Герхель.

Его было слышно издалека.

Хриплые трели каллиопы разносились над лесом, созывая случайных путников на веселую ярмарку, на хмельной карнавал.

Клоун и не думал прятаться. Клоун ждал гостей.

Вскоре в просвете между деревьями показались полосатые шатры, натянутые между ними гирлянды флажков. Бродячий цирк застоялся на одном месте – некогда разноцветные и пестрые шатры и гирлянды успели порядком поблекнуть, выцвести до пастельных тонов, и с этим не справлялась никакая магия.

А магией от логова Клоуна несло за версту.

А еще – запахами осени и урожая. Запахами дыма от горящей листвы и свежего конского навоза, опилок, меда и печеных яблок.

Доносился оттуда, из-за скопища выцветших шатров, примешиваясь к надрывным песням каллиопы, приглушенный гомон публики, звонкий ребячий смех, грохот хлопушек и аплодисменты. Но звуки эти были какие-то сдавленные, будто бы тоже выцветшие, будто бы затершиеся от частого употребления.

Это была приманка, это была ловушка.

Северин и его товарищи, держа оружие наготове, вступили на территорию бродячего цирка. Звуки развеселой ярмарки, которые, казалось, должны были уже набрать полную силу, громче не стали. Все так же доносились откуда-то из глубины палаточного городка, из туманной дымки. Оттуда же доносились завывания каллиопы, а они точно были настоящие. В тумане уже проглядывала карусель, не прекращающая своего извечного бега – пучеглазые морские коньки и козочки с позолоченными рожками, качаясь, неслись по кругу, приглашая принять участие в веселье, расслабиться и забыть про все, снова стать ребенком, снова радоваться жизни и удивляться чудесам. Манили, ворожили, сбивали с толку…

Северин не смог сдержать кривой усмешки.

После Мурина-Альбинского нехитрая местная магия казалось прямо-таки насмешкой – за кого они его принимают? Его, мастера Севера! За глупого карапуза с леденцом на палочке?

– Мы плетем ту паутину, что не пропускает свет ваших солнц. Мы те, кто обращает в пепел ваши сны. Те, кому не нужны причины…

Гомон ярмарки, голоса и смех, постепенно таяли, смолкая.

– Те, кто разбивает зеркала окон и следует за струнами, свитыми из дыма и слез…

Хриплые трели каллиопы гасли, стихая, истончаясь до комариного писка…

– Мы вышли ниоткуда. Уходим в никуда… Мы – Равновесие!

Музыка смолкла. Смолкли фальшивые голоса, шорохи аплодисментов и звонкие нотки детского смеха.

Лишь карусель продолжала крутиться в туманной дымке, отчаянно скрипя и лязгая.

Улетучился запах меда и печеных яблок.

В ноздри ударил настоящий запах этого места – застарелой смерти, тлена и забвения.

Они молча выходили из тумана, блеклые тени, мрачные жнецы, уставшие от своего проклятья, остервенелые от прозябания. Жаждущие, голодные, забытые…

Годами они прозябали здесь, в этой глуши, довольствуясь жалкими подачками, не в силах побороть страшное проклятье, покинуть пределы своего палаточного городка, ставшего их собственным кладбищем. Порой случались приятные сюрпризы – заблудившийся мальчонка-пастушок, или девчонка, увлекшаяся грибной охотой, или ошалевший от неуместности этих запахов и музыки охотник-трофейщик, павший жертвой собственного любопытства. Но все это было редко, редко и мало, мало… Им хотелось большего. Им нужна была Публика. В глубине души они все были артисты. Когда-то давно. Когда у них еще были души.

Они выходили из тумана, и змеи в окрестных лесах, с шуршанием свивая кольца, спешили укрыться в глубине своих нор.

Циркачи выходили из тумана, и птицы срывались с лесных ветвей, спеша улететь подальше. А пауки, быстро-быстро перебирая тонкими лапами, стремились к краям своих кружевных ковров, укрыться в тень, где безопаснее. Спастись, затаиться.

Их было семеро, как по заказу.

Они не смели надеяться, не смели верить, что Судьба преподнесла им такой подарок. Хватит на всех. Хватит каждому из них.

Громадный силач с подкрученными усами на мертвецки бледном лице, волокущий за собой, вцепившись расписанной татуировками волосатой ручищей в ржавую цепь, увесистый шар гири.

Гибкий гимнаст в полумаске и в облегающем трико – блестки с него давно обвалились, но цепкие пальцы по-прежнему проворно обращались с леской. Он одинаково успешно мог бы летать на ней под куполом, совершая головокружительные кульбиты, но не менее успешно – и душить ею.

Набрякшие веки, впалые щеки. Старый и худой, как скелет – прорицатель в балахоне, полы которого волочились по земле. Посох был необходим ему, чтобы удержаться на ногах, но вполне послужил бы и для сплетения убийственных заклятий.