Ника, зажмурившись, смотрела на ледяной блеск. Почти над их головами глыбы вечного льда образовали шатер, а чуть ниже зеленела трава, звенели тишина и альпийские колокольчики, дорожки убегали вниз по цветущим лугам и каменным откосам.

– Хорошо, останемся, – проговорила она, и Егор правильно понял ее ответ. Ника сказала ему «да».

Они выпили кофе, получили ключ от номера, сходили к источнику, спустились по тропинке на пастбище, поели сыра в местной высокогорной сыроварне, потом фотографировали окрестные вершины. Они переговаривались, смеялись, они снова стали вспоминать прошлые события и делали это запросто, без подтекста, не боясь сказать что-то не то. На вершине они стали свободными, словно оставили внизу все, что осложняло и портило им настоящее. Их память возвращала им юность, и от этого захватывало дух, кружилась голова, от этого предстоящая ночь казалось еще желанней.

– Что же мы наделали? Это моя вина! – говорил Егор.

Ника готова была ему простить что угодно! В порыве она воскликнула:

– Ты не поверишь, я все это прокручивала вновь и вновь. Гибель твоего отца, твое исчезновение, страх за тебя, это мучительное ожидание ужасных новостей. Я теперь все удивляюсь – я же была тогда совсем девчонкой! Что я понимала, соображала?! Откуда во мне было то несчастье, взрослое, бабье?! Я так и не смогла ответить на этот вопрос. А Шевцова оказалась умнее, она знала ответ.

– И какой он? – спросил Егор, не глядя на Нику.

– Она сказала, что я по-настоящему любила только тебя.

Егор промолчал. Он только взял ее за руку. Но Ника вдруг почувствовала неловкость – уж больно эмоционально все это прозвучало. Или Егор должен был сказать что-то похожее, такое же откровенное, искреннее. Что сейчас с ней происходило? Что появилось в душе? Наверное, стыд от этой девичьей глупой выходки. «Тоже мне, экзальтированная барышня!» – Ника подавила вздох и ощутила отстраненность, чувство, с которым смотришь захватывающее кино. И вроде ты погружен в происходящее, и уже твои переживания неотделимы от страстей героев, но что это? Одно слово, один жест, звук, и ты понимаешь, что они там, на экране, а ты здесь. И их жизнь вовсе не твоя. Что ты чувствуешь? Разочарование или облегчение?

Она внимательно вглядывалась в лицо Егора, пытаясь отыскать какие-то эмоции. Но ни один мускул не дрогнул на лице Бестужева.

– Это хорошо, что так все сложилось, – вдруг сказал он, – хорошо, что ты приехала сейчас сюда. Мы с тобой должны присмотреть дом для матери. Она прекрасно относится к тебе, но не думаю, что жить вместе – это хорошая идея.

– Для матери? – спросила Ника.

– Ну, да, для моей мамы. Знаешь, хозяйственные проблемы надо решать сразу. Зачем тянуть. Потом твой переезд – тоже лучше не затягивать.

«Все верно, – растерянно подумала Ника, – все правильно. Мы уже не дети».

– Конечно, но, может быть, потом… Не в этот раз? – спросила она робко. Ей показалось странным обсуждать подобное.

Так естественно было вспоминать прошлые события, переживания, естественно было признаться, как она тосковала долгое время, как плакала, боялась уйти из дома и пропустить момент его возвращения. И так естественно было бы слушать его признания о том, как он боялся вернуться в Россию, как хотел увидеть ее, Нику. Но Нике не хотелось обсуждать дом, мебель, условия жизни. Ей вообще ничего не хотелось обсуждать, кроме той любви, которая когда-то их связывала. И вот это слово «когда-то» промелькнуло и больно отозвалось в душе. «А ведь это действительно «когда-то»! Это не теперь, зачем мы обманываем друг друга! Наивно думать, что можно вырезать из жизни целый кусок и склеить концы, словно это кинопленка на монтажном столе. Он хороший, стойкий, умный. Но он не любит меня. У него такой бизнес-план – вернуть прошлое. А с ним и меня, – Ника чуть не расплакалась от такого неожиданного открытия, – и я не люблю его. Я не смогу вернуться в ту любовь. Тогда зачем я здесь? Зачем мы останемся сегодня в этом чудесном горном отеле? Чтобы завтра поутру прятать глаза от неловкости, чтобы поскорее забыть о случившемся и пожалеть, что встретились вновь? Зачем мы насилуем наши жизни?»

– Егор, я ужасно рада была видеть тебя. И Марию Александровну. Спасибо вам за все. Я рада… нет, я счастлива и горда, что мальчик, в которого я так была влюблена, превратился в сильного, умного, мужественного человека. Ты такой славный, такой родной. И я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Мы должны сберечь наше прошлое, а для этого лучше расстаться.

– Понятно… – голос Бестужева был бесцветным, – давай здесь на солнышке поваляемся, на шезлонгах. Я только пледы принесу.

Егор исчез в дверях гостиницы. Ника осталась сидеть на скамейке. Вокруг была красота, тишина, мир был наполнен гармонией. Ника глубоко вдохнула, достала свой телефон и долго листала записную книжку. Но никому звонить она не стала, просто в задумчивости смотрела на цифры. Егор появился с пледами.

– Давай располагайся, я тебя укрою. А потом сок закажу. Хочешь?

– Егор, мы сегодня вернемся к тебе, а завтра я хочу улететь домой.

Бестужев молчал.

– Мне жаль. Мне очень жаль. Я надеюсь, что ты передумаешь. Ты всегда можешь передумать. Я никуда уже не денусь.

Они не стали ждать вечера – говорить было сложно, боялись обидеть друг друга, боялись вспылить, боялись упреков. Они боялись разрушить то, что сумели восстановить, и не чувствовали в себе сил создать новое.

В маленькой кабинке канатной дороги они сидели теперь отдельно. Ника внимательно рассматривала окрестности и думала о том, что двое – это не только поцелуи, секс, штамп в паспорте, общий дом и общие воспоминания. Двое – это даже не общие дети. Двое – это что-то, что не видно глазу, но ощущается душой. Что позволяет познавать мир полноценно. Глядя на лицо расстроенного Егора, Ника думала о том, что их отношения превратились в сломанный витраж – перепутались стеклышки и вот рисунок не получается.

– Мне так жаль! – проговорила Мария Александровна, прощаясь с Никой. – В следующий раз, когда ты приедешь, меня уже не будет.

– Что вы такое говорите! – возмутилась Ника и расплакалась.

Егор все это время стоял на террасе. Он пытался решить самую сложную задачу в своей жизни – отчего эта женщина, которая так и не перестала быть родной, покидает его. И покидает навсегда.

Июньским днем к причалу подошел теплоход. Один из тех, больших, современных, на которых так удобно проводить отпуск. Пестрая толпа высыпала на набережную. Колонны, портики, широкие круглые ступени – весь этот советский ампир речного вокзала как нельзя лучше подходил к здешнему пейзажу – такому же мощному, солидному и немного помпезному. Одной воды здесь было столько, что не охватить взглядом. Пока пестрая толпа галдела, сбившись в кучку, экскурсовод по телефону ругался с теми, кто вовремя не подал автобус. На причал вышла женщина, везущая за собой небольшой чемоданчик. Она решительно подхватила свою ношу и стала подниматься наверх. Там она махнула рукой таксисту, показала ему листочек с адресом, указала на чемодан и, не дожидаясь, пока погрузят ее багаж, уселась на заднее сиденье. Таксист выполнил немое поручение и помчался по указанному адресу. Его пассажирка с любопытством разглядывала окрестности.