Так жили несколько дней.

Отпраздновали Флоралии, встречая Богиню Цветов так, как ее встречают и чествуют в Городе. Было, однако, три отличия: во-первых, богиню именовали не Флорой, а Тутуной; во-вторых, всплески танцев почти всегда оканчивались откровенными любовными игрищами. В-третьих — вовсе неслыханное! По всему периметру лагеря были установлены статуи Августа, мраморные, бронзовые и гипсовые, и пары, предаваясь любви, под ними располагались — так им было предписано Сальвидиеном и Цезием, а Сципионом Корнелием заранее объяснено, что Август-де — прямой потомок Сатурна, и, стало быть, ему надо молиться перед соитием, а после благодарить за восторг, за спасительный мир на земле, за благодатный возврат к святоотеческим нравам.

Так они отмечали Флоралии.

А на следующий день приступили к тому, что Юл Антоний назвал «возрождением Легиона Любви». «Легатом Любви» Юл объявил себя. «Фециалы» были назначены «любовными префектами». Им в подчинение были выделены по два, по три «гирпина», получивших звание «любовных центурионов». А кто «легионеры» у этих начальников? Юл объяснил: надо сформировать третий круг, набрать «камиллов», вербуя всех желающих, без разбора сословий, не скупясь на подарки, как он, Юл Антоний, как прекрасная Юлия, как Пульхр, Сципион и Криспин, Луций Авдасий и Вибий Рабирий одаривали, поили и кормили нынешних «центурионов». Пусть они теперь раскошелятся и привлекут к себе как можно больше подвижников. Из них к началу мая составится «Легион Любви». И этот Легион, под божественным покровительством Мутуна и Тутуны, позволю себе процитировать: «…двинется с холмов на равнину, из добродетельной деревни в порочный город, истребляя лицемерие, устраняя несправедливость, попирая разврат и учреждая блаженные времена Сатурна, помогая великому Августу осуществить его радостную и прекрасную мечту!»

XX. — Ты понял? — тихо спросил меня Эдий Вардий, прерывая рассказ о «мистериях». — Ты понятливый юноша. Должен был догадаться… Так понял или не понял? Всё понял или не всё?

Я замешкался с ответом, соображая, что именно мой собеседник вкладывал в понятие «всё». Но Вардий тут же пришел мне на ПОМОЩЬ:

— Правильно, — так же тихо и теперь уже грустно произнес Гней Эдий. — Острие атаки было направлено как раз против тех богов, которых Август особенно чтил и культ которых стремился сделать центральным. От Венеры вел свой род божественный Юлий и, стало быть, Август, его законный наследник и преемник. И эта их божественная прародительница теперь объявлялась чужестранной захватчицей, потаскухой, родившей от собственного сына, Марса-Градива… да, великого Ромула, основателя нашего великого Города!.. Марс, которому Август долгие годы отстраивал новый форум и сооружал, пожалуй, величайший из римских храмов, — он, грозный и справедливый Марс Мститель, святотатственно именовался завистливым, злобным, кровавым. А солнечный Аполлон, даровавший Риму и миру великую Актийскую победу над египетскими демонами, над азиатскими силами мрака и хаоса, объявлялся самым коварным и лживым, волчьим, мышиным… О том, как чернили Энея и Ромула, величайших наших героев, ты слышал. Но обратил ли внимание на то, что им обоим противопоставлялся Геркулес, якобы прародитель Марка Антония и, стало быть, Юла?

— Обратил, — сказал я.

— А на то, что чем дальше, тем больше Юл и Юлия разыгрывали из себя Антония и Клеопатру… Все эти золоченые троны, александрийские ковры, мидийские тиары… Мы, мол, древних латинских богов пытаемся умилостивить, чтобы вернуть на нашу многострадальную землю золотой век Сатурна. А на самом деле — варварское дионисийство, кровавая азиатчина, египетская разнузданная похоть… Это ты тоже заметил?

— Заметил, — сказал я.

— И фиги не пропустил? — спросил Вардий, чуть повышая голос.

— Какие фиги?

— Да все эти смоковные или фиговые венки, гирлянды, опояски, подстилки… Понял намек?

— Намек?.. На что?

— На то, что змеек Клеопатре, которыми она умертвила себя, ей этих змеек принесли в корзине, наполненной смоквами и сверху прикрытой смоковными листьями!

— Нет, не понял… Ты мне об этом не рассказывал…

— Ну, так вот сейчас рассказываю, — сказал Вардий и весьма недружелюбно на меня посмотрел.

— Понял, — сказал я, сочтя, что нужно что-то сказать.

— Всё было заранее продумано и рассчитано, — понизив голос, продолжал Гней Эдий. — Обслуживать заново сочиненный культ Мутуна и Тутуны и заодно глумиться над верховными богами были приглашены Руф Сальвидиен и Гай Цезий, заметь себе, фламин Аполлона и «Марсов слуга». Далее: в «Легион Любви» были включены представители почти всех римских сословий: от аристократов высшей пробы до рабынь-заработчиц, от сенаторов до гладиаторов, от всадников до актеров; при этом особая ставка делалась на женщин и юношей, падких на возбуждение чувств, ни в чем не знающих меры, готовых на различные крайности. Более того: привлекали не только развратными действиями — участвовавшую в оргиях чернь одаривали одеждами, украшениями и деньгами, так что, если бы успели, то в самом скором времени могли бы составить из этого сброда действительно легион. И в довершение: этот мерзкий разврат, этот бунт против отеческих нравов и порядков — всё это с определенного момента творилось якобы от имени Августа, перед лицом его священных изображений, с участием его родной дочери!.. Какое бесчинство! Какая издёвка!

Вардий теперь чуть ли не с ненавистью смотрел на меня, будто во всех этих безобразиях я был главным зачинщиком.

Мне стало не по себе. И я попытался спросить:

— А как же…

— Да очень просто! — в гневе вскричал Вардий, вскакивая из-за стола и сжимая перед собой кулаки. — В той лютой ненависти, которую он испытывал к Августу, к его семье, к его великим свершениям, к самой нашей истории, в которой его отцу достались лишь смерть и позор, а ему, Юлу Антонию, как он утверждал, унижение и прозябание, в зависти и ненависти своей он нащупал наконец наиболее уязвимое место, открытую почти рану, и эту рану, как умелый палач-изувер, стал расширять, растравлять… Юлия — самый болезненный нарыв, самая страшная язва! С помощью Юлии он весь Рим надеялся заразить… Что тут может быть непонятного?!

— Я не об Антонии. Я хотел спросить…

Но Вардий снова меня гневно перебил:

— О Юлии? Да что тут спрашивать?! Она к этому времени была уже совсем безумной. Она, похоже, не отдавала себе отчета в том, что она с собой делает. Она, может, и вправду возомнила себя богиней. Август собирался освятить храм Марса Мстителя. А она, его дочь, решила стать Тутуной, Эриннией, Немезидой — божественной Мстительницей!

Гней Эдий замолчал. И я в третий раз попытался.

— Как Август допустил? Неужели ему не докладывали? Ведь столько людей участвовало… Вот о чем я хотел спросить, — сказал я.

Едва я это произнес, Вардий, как это с ним часто случалось, мгновенно поменял свое душевное состояние: лицо перестало гневаться, кулаки разжались. Гней Эдий опустился на стул и забормотал: