клопы, они необразованны, книг не читают, едят все, что под руку подвернется. Скажи, Рене, что тебя так привлекает в их жизни? Лично у меня есть на воскресенье куда более интересные занятия, чем осматривать норы бретонских кроликов.

— Мне просто хочется своими глазами увидеть, как они живут, — ответила Рене, — потому что это побудит меня молиться и благодарить Бога за хорошую судьбу.

Вешний день выдался погожий, легкий ветерок гулял по еще голой земле, но кое-где из почвы уже пробивались зеленые ростки. Ласковый воздух полнился ароматом белых цветов на живых изгородях вдоль проселка, за которым до горизонта простиралось обширное, безлесное болото. В этих бесплодных местах росли только орляк, вереск да утесник.

По дороге к Урсулиным родителям девушки вышли к развалинам феодального замка, от которого сейчас осталась лишь груда обломков — земля, камни, битая черепица, укрытые ежевикой и ядовитой сорной травой. Несколько гнилых балок еще торчали из мусора, точно ребра доисторического зверя. Урсула мимоходом перекрестилась.

— Когда-то здесь жили наши хозяева, — печально сказала она. — Пресвятая Дева Мария, только подумать, эти грязные собаки, синие, убили наших господ и разрушили их крепость.

Рене с удивлением воззрилась на девушку. Под капюшоном лицо Урсулы светилось бессмертной ненавистью к революционерам, «синим», как их называли, будто она сама едва избежала участи заживо сгореть вместе с «господами» сто двадцать лет назад.

— У меня прямо кровь в жилах закипает, когда я думаю об их предательстве, — сказала Урсула.

— Ты роялистка, Урсула? — спросила Рене, прежде никогда не встречавшая крестьян-роялистов.

— Конечно, — ответила девушка, столь же удивленная вопросом. — Все бретонцы — честные люди и роялисты. Авы нет, мадемуазель Рене?

— Конечно, я тоже, мой отец — граф. Те же синие, о которых ты говоришь, рубили головы моим предкам. Франция уже никогда не стала прежней.

— Видит бог, это правда. — Урсула опять перекрестилась.

Наконец они подошли к большой лачуге на краю болота. Пожилой мужчина в латаной выцветшей одежде сидел на стуле возле двери, что-то вырезал ножом из куска дерева.

— A-а, Урсула, наконец-то пришла, — сказал он. — Мамаша будет рада увидеть тебя.

— Добрый день, отец, — поздоровалась Урсула. — Я привела с собой барышню из Парижа, про которую вам рассказывала.

— Как поживаете, барышня, — сказал крестьянин, вставая и с вежливым поклоном снимая шапку.

Несколько поросят с визгом выскочили из крытой соломой лачуги, а за ними — стайка грязных ребятишек. Затем появилась мать Урсулы, щурясь на бледное весеннее солнце. Маленькая, темнолицая, морщинистая, согбенная годами, она несла на руках младенца, очевидно последнее прибавление семейства. Она сердечно поздоровалась с Рене, пригласила ее в дом, предложила лучший стул. Потом, поставив на лавку бутылку вина и несколько стаканов, сказала:

— Окажите нам честь, выпейте с нами стаканчик смородинной. Согреетесь, и вам станет хорошо.

— С радостью, мадам, спасибо.

В темной лачуге с низким потолком воняло навозом, животными и человеческими запахами, смешанными с тяжелым духом вареной капусты. Всего две комнатушки, обе грязные, в одной — кухня, где они сейчас сидели и где в углу стояла родительская кровать; в другой — кровати и матрасы, на которых спали дети. Рене не представляла себе, как они все здесь помещаются, и вспомнила, как Франсуаза однажды обронила: «Говорят, в Бретани девственница — девятилетняя девчонка, которая бегает быстрее братьев».

Когда хозяева и гостья уселись, Рене достала из кармана пальто кошелечек с мелочью.

— Я кое-что принесла детям, — сказала она, и все отпрыски сгрудились вокруг нее, расхватывая жадными руками мелкие монетки, которые она раздавала. Каждого, кто к ней подходил, старик-отец гордо называл по имени, и Рене похвалила, что все дети с виду крепыши.

— Деревенское житье santeux, — сказал отец, используя старинное крестьянское слово. — А мать здоровья — бедность. У меня никто из ребятишек не помер. Да и вообще, мне всегда очень везло. Другие мои дети воюют или женаты. Признаться, я иной раз теряю им счет, но жена точно знает, их двадцать два. Понимаете, барышня, — добавил он с озорной усмешкой, — развлечься-то надо, вот я и делаю детишек.

Урсула густо покраснела от вульгарности отца:

— Ox, барышня, вы уж не серчайте на него.

— Здесь не за что извиняться, Урсула, — сказала Рене. — Я не стесняюсь подобных вещей.

Так прошла вторая половина дня, на Рене произвел большое впечатление добродушный стоицизм, с каким эти люди терпели убожество своей крайней нищеты. Ей открылось, насколько мало сделано в этом уединенном и забытом краю, чтобы улучшить жизнь крестьян, почти не изменившуюся со времен Средневековья. И хотя, подобно своему отцу, графу, была убежденной роялисткой, она бы, пожалуй, могла простить дикарскую ярость синих, которые убили ее предков и были отпрысками таких же точно бедняков, как вот эти.

Под вечер старая крестьянка на прощание вручила Рене корзиночку яиц.

— Ну что вы, мадам, — сказала Рене, удивленная ее щедростью. — Я не могу принять ваш подарок. Вашим детям самим необходимы яйца.

— Добрая барышня, — сказала старая крестьянка, — я не могу отпустить вас с пустыми руками. У нас в деревне так не принято. Яйца вкусные и свежие.

Урсула быстро зашагала прочь, чтобы их не догнали злые духи. Но когда они в сумерках шли по проселку, оглянулась и вдруг воскликнула:

— Бегите, мадемуазель, бегите! Нас преследует мой брат Элуа. Если он нас догонит, то свалит в канаву.

Перепуганная Рене бросила корзинку с яйцами и припустила со всех ног. Обе не останавливались, пока не добежали до господского дома; к тому времени уже почти стемнело.

— В жизни так не бегала, — запыхавшись, сказала Рене.

— Элуа не желает ничего плохого, — ответила Урсула, — просто с головой у него не все в порядке. К счастью, он ленивый и не стал бы далеко гнаться за нами. Надеюсь, вы не в обиде на нашу семью за его поведение, мадемуазель.

— А если б он нас поймал? Что значит: свалит в канаву?

Девушка ответила мрачным взглядом.

— Ты уверена, что все ребятишки — дети твоих родителей? — спросила Рене. — А не твоих братьев и сестер? Разве за такой ордой уследишь?

— Господь с вами, мадемуазель! — оскорбилась Урсула. — Как можно такое говорить! Конечно, они все — дети моих родителей!

В тот вечер за ужином Рене решила поговорить насчет семьи Урсулы.

— Господин дю Рюффе, — сказала она, — этим крестьянам не на что жить.

— Не поддавайтесь на обман, отозвался помещик, разделывая вилкой кусок цыпленка, — они куда богаче, чем вы думаете, барышня. Но, знаете ли, предпочитают жить в нищете, чем расстаться с деньгами. Матрасы у них набиты пятифранковыми монетами!

— Вздор, — сказала мужу мадам дю Рюффе, — вы говорите вздор, Жан.