Она зарылась в его объятии, пытаясь забыться в нем, а точнее, потерять себя настоящую и где-нибудь среди узоров его свитера, в тепле его тела, тепле, которое, казалось, вырабатывалось его чистым, без примесей, здоровьем, найти себя прежнюю, еще не мутировавшую.

— От тебя пахнет табаком, — тихо сказала Эмма.

— Да, — произнес он, прерывисто дыша, — я приехал сюда прямо со студии. Мы записывали песню для «Томсон холидэйз». — У Эммы вырвалось несколько смешливых всхлипов по поводу неуместности этой информации. — Клавишник курил все время, и я, из-за того что нервничал, тоже выкурил пару сигарет. — Он взялся правой рукой за ее подбородок и поднял к себе ее лицо. — Извини.

Она поцеловала его, просунув свой язык ему в рот, показывая, как мало ее это беспокоит. Их языки закружились. Она открыла рот шире, стараясь, чтобы их рты состыковались идеально, и начала сосать его язык — но неожиданно Вик отстранился.

— Эм, — сказал он, садясь на ящик. — Пожалуйста. Я не могу — нам нужно поговорить.

Комната погрузилась в тишину, насколько это позволяли незастекленные окна, выходившие на Дулвич-роуд. Эмма чувствовала себя ошеломленной — Вик никогда еще не прерывал любовной прелюдии — но она взяла себя в руки: он был прав, им действительно нужно поговорить. Она подошла к арфе и села, пропустив ее между ног.

— Я не знаю, что сказать, Вик. — Эмма ударила по струнам кулаком, хотя не очень сильно — нерешительное проявление гнева; они издали хроматический звук. — Я не знаю, что нам делать.

Вик тоже не знал. Сексом можно было заниматься тайно. Но ухаживать за кем-то, кто серьезно болен, — ухаживать должным образом, как он хотел, а не оказывать редкие визиты в качестве друга Джо, — Вик понятия не имел, как это можно делать тайно. Он представил их по прошествии двух месяцев, договаривающихся о тайной встрече, как обычно, за исключением того, что в этот раз встретятся они для того, чтобы он смог промокнуть ее лоб и подержать за руку, пока она будет лежать в кровати.

— Как… — его голос дрогнул. Он не мог себя заставить говорить, и не только потому, что это причиняло боль: это было таким утомительным. Иногда женщины просили его поговорить с ними о сексе, и он нашел это затруднительным, не потому, что он был смущен, а потому, что все фразы казались ему такими затасканными — он удивлялся, как они могут завести кого-нибудь. Подобные чувства он испытывал и в этот раз, столкнувшись с лексиконом смерти. — Как… долго?

«Глупо прозвучало», — подумал он.

Эмма прижалась лицом к струнам, ощутив, как струны слегка врезались в кожу щек. «Моя голова, как яйцо, — подумала она, — возле одной из тех ломтерезок для салата».

— Они не знают. Мне нужно будет пройти еще несколько тестов. Мой невролог настроен очень позитивно, но они всегда так настроены, не так ли? У них такой подход.

— Ты до сих пор ничего не сказала Джо?

Эмма покачала головой.

— Я не смогла. Кроме того, мне казалось, в этом не было смысла, пока я не знала точный диагноз.

— Ты не смогла, потому что… ты не смогла бы вынести его жалости? Или ты не смогла бы вынести его страданий?

Эмма посмотрела Вику в лицо, оно находилась по другую сторону струн, словно за прутьями решетки.

— А какая разница? — Она почувствовала, как в ее груди снова собираются слезы. Почему он так себя ведет? Почему, почему он выбрал именно этот день…

— Прости меня, — сказал Вик, осознав, что его тон был неуместным. Он помешкал, медленно натягивая на пальцы мягчайшие лайковые перчатки. — Эмма… — Она не отвела своих глаз от него. — Что это? — спросил он, беря в руки коричневый вскрытый конверт, лежавший рядом с ним.

Она слегка покосилась на конверт и, как ребенок, пойманный на чем-то нехорошем, попыталась заострить внимание на том, что, собственно, не было предметом разбирательства.

— Это из больницы. Последнее письмо. О встрече, назначенной на сегодня.

— Но почему на нем стоит имя Тэсс?

Эмма подумала, не сказать ли ей: «Правда? Как странно», — но потом взрослый человек в ней взял верх.

— Да. Я забыла его выбросить.

— Я не понимаю.

Она закрыла глаза и провела по ним ладонью, словно вытирая слезы. Эмма понимала, что ей нужно объяснить свои действия, но момент для этого был не совсем подходящий.

— Когда я первый раз пришла на прием в «Ройял Бромптон», регистратор в онкологии умудрилась потерять мою карту, — сказала она без выражения. — Она не смогла найти даже направление от моего терапевта, вообще ничего. Я себя тогда совсем дерьмово почувствовала — такие важные бумаги, а они так небрежно отнеслись. Ну, а на прием она меня все равно пустила — но пришлось заполнить там форму. Я написала все правильно. За исключением имени и адреса… — она замешкалась.

— Ты вписала имя Тэсс и этот адрес.

— Да, — сказала она, твердо глядя ему в глаза — Матерь Божья, Вик, не надо смотреть на меня с таким потрясенным видом. Я не хотела, чтобы Джо узнал об анализах. Поэтому я не могла позволить, чтобы письма из больницы приходили на наш адрес. И потом, я не хотела, чтобы мое имя было на почте, приходящей сюда, чтобы Фрэнсис со товарищи глазели на него.

— И это все?

Она оттолкнула арфу; ее деревянное основание проскрипело по линолеуму.

— Да! — А затем Эмма придвинула к нему лицо. — Нет. Я не знаю. Что ты хочешь услышать? Я сделала так, потому что не хотела, чтобы это происходило со мной, ясно? Я проектировала… — ее голос был полон сарказма, — проектировала свою боль на кого-то другого.

Он не смотрел на нее.

— Но почему Тэсс?

— Потому что я хотела, чтобы она умерла! — закричала Эмма, вся ее злость на то, что происходило с нею, сфокусировалась в этом крике. — Я хотела, чтобы у нее был великолепный рак! Я бы хотела, чтобы он случился у подружки моего любовника! Вот насколько я подлая! Доволен?

Она отвернулась от него, обхватив себя руками. Сумеречный свет, падавший из окна, освещал ее профиль. И Эмма почувствовала себя неуютно, как с ней случалось и раньше, когда она лежала обнаженной на животе, волнуясь, что Вик заметит целлюлит на ее бедрах.

С нижнего этажа донеслись звуки расстроенной гитары, на которой исполняли «Восход несчастливой луны». «Это аллегория моей жизни», — подумала Эмма. Когда она заговорила снова, то все еще глядела в противоположную стену.

— Вот теперь ты все знаешь. Я не долбанутая… — Эмма запнулась, подбирая нужное слово, — …богиня, какой ты меня всегда представлял.

— Правда? — спросил Вик немного погодя тонким и напряженным голосом, словно у него перехватило горло, но это было не важно — она хорошо его слышала, потому что его рот был очень близко возле ее уха. Его руки охватили ее сзади — обнадеживающий рюкзак любви. Она положила одну руку поверх его, другой, изогнувшись назад, нащупала его левое плечо, трогая ангела.