— Я сдержу слово, Уолтер, — произнесла она решительно. — Я буду работать… и учить… и учиться… и смеяться, да, я буду смеяться… всю жизнь, благодаря тебе и благодаря тому, что ты отдал, когда отозвался на зов долга.

Рилла собиралась хранить письмо Уолтера, как священное сокровище. Но, увидев выражение лица Уны Мередит, когда та прочитала письмо и снова подала ей, Рилла на миг задумалась. Может ли она отдать письмо Уне? О нет, не может… письмо Уолтера, его последнее письмо! Разумеется, оставить его себе никакой не эгоизм. Копия была бы всего лишь бездушной бумажкой. Но Уна… у нее не было почти ничего… а ее глаза были глазами женщины, которая получила жестокий удар в самое сердце, но знает, что не должна ни плакать, ни просить сочувствия.

— Уна, ты хотела бы оставить это письмо у себя… навсегда? — нерешительно спросила она.

— Да… если ты можешь отдать его мне, — глухо отозвалась Уна.

— Тогда… оставь его себе, — торопливо ответила Рилла.

— Спасибо, — сказала Уна.

Больше она ничего не сказала, но было что-то в ее голосе, вознаградившее Риллу за принесенную жертву. Уна взяла письмо и, когда Рилла ушла, прижала его к своим печально сложенным губам. Она знала, что любовь больше никогда не войдет в ее жизнь… что ее чувство похоронено навеки под пропитанной кровью землей «где-то во Франции». Никто, кроме нее самой — и, быть может, Риллы, — не знал об этом. И никто никогда не узнает. Мир, в котором она жила, не признавал за ней права горевать. Она должна была постараться скрыть свою боль и страдать в одиночестве. Но она знала, что тоже «сдержит слово».

Осень 1916 года стала тяжелым временем для Инглсайда. Выздоровление миссис Блайт шло медленно; горе и тоска были в сердце каждого. И каждый старался скрыть это от других и «держаться» бодро. Рилла часто смеялась. Никого в Инглсайде этот смех не мог обмануть; он был лишь у нее на устах, но не в сердце. Однако посторонние говорили, что «некоторые люди» переносят горе слишком уж легко, а Ирен Хауард заметила, что с удивлением обнаружила, насколько мелкая натура у Риллы Блайт.

— Ну и ну! Она столько времени притворялась, что всей душой предана Уолтеру, а теперь, похоже, совершенно не огорчена его гибелью. Никто ни разу не видел, чтобы она пролила хоть слезинку или упомянула его имя. Она, очевидно, совершенно его забыла. Бедный Уолтер… право, я ожидала, что его семья будет больше огорчена. Я заговорила о нем с Риллой на последнем собрании молодежного Красного Креста… о том, какой он был прекрасный, храбрый и замечательный… и я сказала, что для меня жизнь уже никогда не будет такой, какой была до его смерти… ведь мы с ним были такими друзьями… я была самой первой, кому он сказал, что записался добровольцем… а Рилла ответила, так холодно и равнодушно, словно говорила о совершенно чужом человеке: «Он был лишь одним из многих храбрых и замечательных молодых людей, которые пожертвовали всем ради своей страны». Что ж, хотела бы я обладать способностью принимать все так спокойно… но это не в моей натуре. Я такая чувствительная… несчастья причиняют мне ужасную боль… я никогда не могу до конца от них оправиться. Я прямо спросила Риллу, почему она не носит траур по Уолтеру. Она сказала, что этого не хочет ее мать. Но это вызывает разные толки.

— Рилла не носит цветных платьев… она ходит только в белом, — возразила Бетти Мид.

— Белый цвет наиболее выгоден для ее внешности, — сказала Ирен многозначительно. — А черное, как мы все знаем, совершенно не идет ей при ее цвете лица. Но, разумеется, я не утверждаю, что она не носит траур по этой причине. Только… это странно. Если бы мой брат погиб, я была бы в глубоком трауре. У меня не хватило бы духу надеть что-то другое. Должна признаться, что я разочаровалась в Рилле Блайт.

— А я нет! — воскликнула верная Бетти Мид. — Я думаю, что Рилла просто замечательная девушка. Признаюсь, что несколько лет назад я действительно считала ее слишком тщеславной и смешливой; но теперь в ней этого нет. Не думаю, что найдется в Глене другая девушка, такая же бескорыстная и мужественная, как Рилла, или такая, которая всегда исполняла бы то, что ей поручено, так же ответственно и старательно. Наш молодежный Красный Крест десятки раз был на грани развала и непременно развалился бы, если бы не ее такт, выдержка и энтузиазм… и ты, Ирен, отлично это знаешь.

— Но я же не черню Риллу, — сказала Ирен, широко раскрывая глаза. — Я лишь покритиковала ее за бесчувственность. Думаю, она ничего не может с этим поделать. Разумеется, она прирожденный организатор… все это знают. Она очень любит всем распоряжаться… и я признаю, что без таких людей не обойтись. Так что, Бетти, пожалуйста, не смотри на меня так, словно я сказала что-то совершенно ужасное. Я вполне готова согласиться, что Рилла Блайт — воплощение всех добродетелей, если это может тебя удовлетворить. И, вне всякого сомнения, это добродетель — оставаться совершенно равнодушной к тем событиям, которые буквально раздавили бы большинство других людей.

Некоторые из этих замечаний Ирен были позднее пересказаны Рилле; но они не обидели ее так, как обидели бы прежде. Они не имели для нее никакого значения — вот и все. Жизнь была слишком полной, в ней не оставалось места для мелочности. Было обещание, данное Уолтеру, была работа; и все долгие трудные дни и недели той горестной осени она оставалась верна своему долгу. Новости с фронтов оставались неизменно плохими, так как Германия одерживала победу за победой над несчастной Румынией.

— Иностранцы… иностранцы… — бормотала Сюзан с сомнением в голосе. — Русские или румыны, кто бы они ни были, они иностранцы, и за них нельзя поручиться. Но после Вердена я не стану терять надежды. И не можете ли вы сказать мне, миссис докторша, дорогая, Добруджа[95]— это река или горная цепь или состояние атмосферы?

В ноябре в Соединенных Штатах прошли президентские выборы, и Сюзан с жаром обсуждала их ход… то и дело извиняясь за то, что так возбуждена.

— Никогда не думала, миссис докторша, дорогая, что доживу до такого дня, когда буду интересоваться тем, кого янки выберут себе в президенты. Это лишь доказывает, что нам не дано знать заранее, до чего мы можем дойти в этом мире, а потому мы не должны быть самодовольными.

Одиннадцатого числа Сюзан долго не ложилась спать, якобы для того, чтобы закончить очередную пару носков. Однако она по нескольку раз в час звонила в магазин Картера Флэгга и, когда пришли первые сообщения о том, что избран Хьюз, торжественно проследовала наверх, в комнату миссис Блайт, где, остановившись в ногах кровати, объявила новость взволнованным шепотом.

— Я подумала, что если вы не спите, то вам будет интересно об этом узнать. Я думаю, это к лучшему. Может, конечно, случиться и так, что он тоже всего лишь будет строчить дипломатические ноты, миссис докторша, дорогая, но я жду от него большего. Правда, меня никогда не привлекали бакенбарды, но нельзя иметь все, что хочешь, сразу.