Первый отрезок пути, ведущий к хижине под названием Мандара, идет по крутой тропе через густые джунгли, которые бы вполне подошли в качестве декораций к фильму об Индиане Джонсе. Под пологом леса перекликаются друг с другом черные обезьянки, а в зарослях кустарников и свисающих лишайников перепрыгивают с ветки на ветки нелетающие птички. Мы сосредоточены на дыхании и во время подъема почти все время молчим, но время от времени мы находим возможность полюбоваться дикой природой: хамелеон с глазами-бусинками пытается слиться с окружающей обстановкой или переливающийся белый слизняк переползает тропинку. Сначала мы пытаемся держаться вместе: впереди идет Хоф, а рядом Франц, семидесятишестилетний горовосходитель, у которого грудь колесом. Около часа мы идем не спеша, но потом Хофу, похоже, становится невтерпеж. Он, громко пыхтя, обходит старшего попутчика и рвется дальше. Через пару минут он уже в сотне метров от группы, чуть позже его почти не видно за кустами — лишь время от времени мелькают его ярко-оранжевые кроссовки.

Расстались мы, однако, не очень надолго, потому что через пару коротких часов мы вырвались из-под полога тропического леса к небольшой группе конусообразных хижин. Здесь мы перекусим. Наш обед состоит из половины жареного цыпленка: он так долго отмокал в масле, что напоминает зомби. Еще разные фрукты, сухой кекс на десерт и коробочка йогурта. Сам по себе размер порции (даже несмотря то что он невкусный) — гарантия того, что во время восхождения мы определенно не будем голодать. Едва мы вгрызлись в резиновую курятину, небеса за стенами хижины разверзлись и хлынули потоки воды. Влажные тропические леса, оправдывая свое название, дают о себе знать, пока мы не перешли в другую климатическую зону.

Большинство из тех, кто отправляется в гору, останутся в хижинах на ночь, чтобы организм постепенно привык к набору высоты. Хотя отсюда подъем составляет всего 2700 м, из-за рекомендованных регламентов восхождение невыносимо медленное. Подозреваю, что очень немногим туристам необходимо делать здесь остановку, но рассказы о высотной болезни, которая настигает многих горовосходителей, служат достаточным предостережением, и не зря. Меня радует только то, что дальше мы будем идти в более энергичном темпе, иначе из-за остановки всего в час дня я бы психанул. Глянув, как от потоков дождя тропа покрывается блестящими, грязными лужами, мы решаем идти дальше.

Конечно, никому не нравится мерзнуть и мокнуть. Не помню точно, кто из нас первым расстегнул рюкзак, чтобы достать дождевик, но как только был извлечен первый плащ, защититься от стихии захотелось всем сразу — это словно вирус. Для меня в упражнениях с холодом, которыми я занимался вот уже четыре года, самое трудное всегда — тот момент, когда я принимаю решение, что сейчас буду мерзнуть. Стою ли я, глядя на студеную воду озера, возле сугроба свежевыпавшего снега или под обжигающим душем, готовый выключить горячую воду, оставив только холодную: именно в момент принятия решения, когда я должен прыгнуть, лечь или отвернуть вентиль, мое сознание оказывает наибольшее сопротивление. Ожидание неприятных ощущений почти всегда хуже, чем то, что чувствуешь на самом деле. И обратное тоже оказывается верным. Если один уступает стремлению к комфорту, другим проще последовать его примеру.

Так что не успели мы отойти от хижин, как вся группа уже облачилась в резиновые дождевики или Gore-Tex. Хоф натянул мусорный мешок, который составлял его ручную кладь, превратив его в импровизированное пончо, а я накинул ярко-желтый непромокаемый плащ. В том, что мы оделись, для меня привкус провала. Прошло всего несколько часов, а я уже нарушил данное себе обещание оставаться раздетым. Наш отряд шагает вверх по склону, все мы дышим в унисон. Еще немного, и я начинаю потеть, словно я в резиновом скафандре на тренировке в тропиках — а именно это и происходит. Отойдя от хижин с полмили, внутри я уже такой же мокрый, как и снаружи. Поэтому я решаю уложить плащ в рюкзак — пусть вода льется на меня, принося долгожданное облегчение. Несколько человек следуют моему примеру, и в группе устанавливается хрупкий баланс между теми, кому нужна защита от дождя, и теми, кто изо всех сил старается поддержать чистоту эксперимента.

Вскоре, когда мы вступаем в более засушливую климатическую зону, полог влажного тропического леса редеет, а затем отступает. Мы поднялись над зоной дождя, и прежде серое небо освещает солнце. Теперь пейзаж тут и там оживляют валуны, низкорослые кактусы и колючие кустарники. Перед нашим взором простираются конусы застывшей лавы, образующие подножие самого вулкана. Я, однако, не любуюсь всей этой картиной, а гляжу в основном на пятки идущего впереди. Это Стеф ван Уинкл, голландец более двух метров ростом, он еще и самый младший в нашем походе.

Он тяжело дышит — с большим трудом по сравнению с остальными. Почти каждую минуту он выполняет последовательность из 30 быстрых вдохов и задержки дыхания с такой гримасой, что лицо у него даже слегка краснеет. Он практикует технику, которую Хоф велел выполнять, когда у нас начнутся вызванные высотной болезнью головные боли. В результате этого метода кислород направляется к определенной части тела. Метод эффективно помогает не только при головных болях, но и при болях в конечностях после тренировки. Как и со многими другими составляющими метода Уима Хофа, это проще почувствовать и попробовать, чем описать словами. Во время гипервентиляции в кровообращении сокращается количество CO2 и увеличивается общее содержание кислорода, при этом среда в организме становится не кислотной, а щелочной. Во время задержки дыхания (при полных легких) нужно последовательно сокращать все мышцы, начиная от конечностей и заканчивая тем местом, куда нужно перенаправить кровь. Процесс немного напоминает скручивание двух концов мокрой тряпки, чтобы отжать воду. Трудно в точности описать, какие физические процессы происходят в мозге, когда цель техники — головная боль. Возможно, расслабляются мышцы сосудистой системы, а быть может, вы просто направляете их на определенную точку. По моему опыту, всего через несколько секунд применения этого метода легкая головная боль проходит, а сильная уменьшается.

Однако меня беспокоит, как дышит ван Уинкл. Мы не прошли и трети пути к вершине. Такое дыхание, конечно, полезно, но он уже борется за кислород, и это плохой знак. Я интересуюсь, как его дела, а он кивает, поднимая большие пальцы вверх. Но этим жестом ему не скрыть боли. Не поднимая головы, он продолжает брести вверх. Я иду дальше, оставив его позади.

Через семь часов ходу группа, разделившись на отрезки, как цепочка муравьев, растянулась, наверное, на несколько миль. Мой приятель куда-то запропастился, да и о здоровье друг друга мы уже не спрашиваем. А я, кажется, где-то ближе к авангарду. В ландшафте теперь преобладает какое-то большое шипастое растение, похожее на калифорнийскую юкку. Я иду в полном одиночестве, не считая танзанийского проводника Джозефа. Он несет раздутый рюкзак. То ли мой темп кажется ему подходящим, то ли он за мной присматривает. Солнце скрывается за грядой серых туч, и мою кожу окутывает изморось, но, несмотря на резкое понижение температуры, я чувствую себя превосходно. Джозеф, закутавшись в толстый бушлат, наблюдает за мной, недоумевая, почему я так ничего и не надел. Мы на высоте примерно 3300 м. Воздух значительно разрежен по сравнению с началом похода, но благодаря этому сопротивление гораздо меньше. Как ни странно, из-за этого легче дышать учащенно. Уровень кислорода у меня, похоже, упал ниже 95 %. Из любопытства я прошу Джозефа проверить с помощью устройства уровень кислорода и у него. Через секунду-другую оно показывает 82 % — некатастрофично, но гораздо ниже, чем, по моим предположениям, должно быть у того, кто уже привык к восхождениям. Мы делим батончик гранолы на двоих, и Джозеф сообщает, что Хоромбо — то место, где будет наша первая ночевка, — уже недалеко.