Один из нанятых нами в Моши проводников, закутавшись в термоснаряжение, с опаской следит за мной.

— Пожалуйста, наденьте что-нибудь, — говорит он, глядя на мою опрометчиво оголенную кожу. Просьба эта разумна. Хотя в небе и проглядывает солнце, температура воздуха гораздо ниже нуля, и чем выше мы поднимаемся, тем холоднее будет. Но этот вопрос — еще и вызов, именно за этим я изначально и отправился на эту гору.

Я выбросил его слова из головы. И стараюсь не думать, как одеты остальные члены группы. Я вдыхаю глоток холодного воздуха и направляю свой взор на полыхающую рыжим пламенем гору передо мной. Я выдыхаю, и мой выдох напоминает гортанный рык, словно дракон проснулся от столетнего сна. Я чувствую, как во мне просыпается энергия. Ритм дыхания учащается. Пальцы ног в туристских ботинках начало покалывать. Мир перед моим взором становится ярче, словно происходят сразу два рассвета: один от встающего солнца, второй — в глубине моего сознания. За ушами, словно зажженный фитиль, разгорается спираль жара. Она перебрасывается на плечи и следует за изгибом позвоночника. Температуру нет смысла измерять. Холодно, а я только-только начал потеть.

Или мне так кажется. Пройдя еще милю, мы оказываемся в седловине, понижении в ландшафте, что отделяет небольшой, похожий на замок вулканический пик от главной вершины Килиманджаро. Седловина образует проход для ветра, и его порывы превращаются в ураган. Туго натянутые ремни рюкзака звенят, как струны. Мы размашисто шагаем, оставляя позади выложенную из камней окружность, обозначающую границы вертолетной площадки, которую врачи используют для эвакуации жертв высотной болезни. Кто-то из участников группы просит остановиться, чтобы облегчиться в небольшой деревянной уборной. На улице около минус 12 градусов, но из-за порывов холодного ветра кажется, что ниже 30. Судя по цифрам в таблицах, которые мне дал Кастельяни, обморожение обнаженной коже грозит всего через полчаса.

Практикуя метод Уима Хофа, человек не становится невосприимчивым к капризам стихии. На такой открытой местности из-за остановки даже на пару секунд моему организму сложнее вырабатывать объем тепла, достаточный, чтобы противостоять холоду. Пока мы бесцельно кружим вокруг вертолетной площадки, я чувствую, как у меня понижается температура. Я знаю — чтобы снова согреться, мне понадобится гораздо больше энергии. Мы остановились всего минут на пять, но когда мы вновь пускаемся в путь, я понимаю, что влип. Хоф обгоняет тех, кто идет впереди, и торопится дальше. Возможно, его поспешность говорит о том, что ему нужно поддерживать постоянный темп, о том, что он тоже поддерживает температуру не только усилием мысли, но и неспешной, постоянной работой мышц.

Спускаясь к самой нижней точке седловины, я гляжу, как его укрытая одеялом спина все отдаляется от нас. Воет ветер, проносясь мимо меня с какой-то чудовищной скоростью, и я начинаю задумываться, может, стоит надеть пару слоев одежды, иначе я рискую вовсе не дойти до вершины. Сняв рюкзак, я вытаскиваю рубашку из мериносовой шерсти и шерстяной свитер. Они слегка защитят мою кожу от холода. Это не очень-то поможет от сильнейших порывов ветра, но, чтобы чувствовать себя в безопасности, мне большего и не надо. Набравшись сил, я набираю темп и нагоняю Хофа. Остальные участники похода небольшими группами идут позади.

Необъятные просторы вызывают некий обман зрения, и расстояние на глаз гораздо меньше, чем на самом деле. И хотя лежащая перед нами дорога в основном ровная, продвижения вперед не заметно. Из-за обмана зрения то, что кажется пятнадцатиминутной прогулкой, превращается в целый час изматывающего пути. Мы вышли из Хоромбо пять часов назад, но так растянулись, что идущие последними доберутся до очередной остановки только минут через сорок пять. Эти миражи буквально лишают группу мотивации.

Следующий промежуточный пункт маршрута — местечко под названием Кибо. Это — базовый лагерь для всех, кто идет к вершине по маршруту «Кока-кола». Это — наша последняя надежда на отдых перед штурмом вершины. Оттуда начинается резкий подъем. Сам Кибо находится выше границы произрастания растительности. Это — пустынный форпост, где есть кучка каменных построек, кухня и помещения, где могут по несколько недель жить смотрители парка, чтобы следить за постоянным потоком проходящих здесь туристов. Мы оказываемся в каменном строении, где стоит множество простых деревянных скамеек и столов, и пытаемся согреться перед последним этапом подъема. Обычно туристы ночуют здесь, чтобы акклиматизироваться и отдохнуть, мы же планируем подниматься еще шесть часов. Еще нет и одиннадцати, и время пока на нашей стороне. В углу дрожит Дэннис Бернаэтс, кроссфиттер и участник «Айронмена», который ловит каждое слово Хофа, словно это откровение. Когда, еще в седловине, я надел свитер, это вдохновило его, и он сбросил свое обмундирование. Весь самый суровый этап похода он прошел полуголым. Теперь он усиленно дышит, пытаясь согреться. Дэннис бледен, а губы у него посинели. Я даю ему толстую куртку из своего рюкзака.

Хоф лег на стол и закрыл глаза. Глаза закатились, а веки трепещут. Хоф весь красный, и когда он открывает глаза, он вновь брызжет энергией. Когда следуешь за кем-то, у кого есть суперспособности, в этом-то и заключается сложность: в отличие от него, мой организм отдыхает и восстанавливается совсем по иным правилам. И сейчас, когда мы у самой вершины, все его мысли сосредоточены на установлении рекорда.

Все остальные отдыхают и ждут горячего обеда, который, как нам сказали, уже на подходе. Хоф смотрит на часы. 11.40. Тут он зовет нас:

— Внимание всем. Выходим через 20 минут. Мы еще не на месте, потому что захотели есть. А мы здесь, потому что нам нужно на вершину.

Его обращение не получает никакого ответа — у всех растерянный вид. И не я один выругался вполголоса. Хоф, чувствуя неповиновение, через три минуты перефразирует свое сообщение:

— Никакого отдыха, — заявляет он. — Выходим немедленно! Вперед к новым рекордам!

Он выскакивает из комнаты и по широкой тропе между скромными домишками Кибо направляется туда, где собрались проводники. Майк Нельсон, проводник, участвовавший в спуске пожиток Мэллори с Эвереста, пытается преградить Хофу путь.

— Сейчас идти нельзя, — пробует он скомандовать Хофу. Но похожий на гнома руководитель нашей экспедиции попросту проходит мимо. Он направляется вверх, утянув за собой двух бельгиек, которые отправились в этот поход для развития навыков корпоративного лидерства. Я смотрю, как в дверях мелькают его оранжевые кроссовки, и пытаюсь определиться, должен ли я следовать за нашим лидером или же стоит присоединиться к, похоже, поднявшемуся, вполне оправданному бунту. Я наблюдаю, как его фигура на склоне становится все меньше. Примерно в одной трети мили от лагеря он оборачивается и что-то кричит. Слов разобрать нельзя. Это наверняка последняя тщетная попытка восстановить боевой дух. Вероятно, поток оскорблений.

Я зол. Не в такой поход я собирался. И моя вера в Хофа стремительно слабеет. Но в глубине души мне хочется знать, что будет дальше. И мне в голову приходит компромиссное решение. Я роюсь в рюкзаке и вытаскиваю всю легкую одежду, что взял с собой. Я надеваю штормовые брюки и термофутболку, набрасываю свитер и снова достаю толстую куртку, которую собирался приберечь на крайний случай. Поверх я надеваю желтый дождевик. Я буквально прею под всеми этими слоями одежды. Не то чтобы мне все это нужно — но так я протестую против порывистости Хофа. К черту его метод. К черту его самого. Снарядившись таким образом, я выхожу из лагеря Кибо и зову Хофа. У него в самом разгаре какой-то спор с бельгийками.