«Почему я это сделала? — спросила она себя, уже находясь в безопасности в своей комнате и стараясь справиться с дыханием. — О, хватит, Ливия Друзилла, ты же знаешь почему! Потому что он выбрал тебя, и никто никогда не должен заподозрить, что он доверил тебе тайну. Это дом женщин, и все, что здесь происходит, интересует всех. Они не посмели сломать его печать, но как только я отвернусь, они придут сюда и прочитают письмо.

Власть! Он даст мне власть! Он хочет меня, я ему нужна, он женится на мне! Вместе мы заново отстроим Рим! Книга Сивиллы говорит правду, кто бы ни написал стих. Если судить по этим двум стихам, тогда и тысячи других стихов должны быть очень глупыми. Но никто никогда не требовал, чтобы восторженный пророк был подобен Катуллу или Сапфо. Тренированный ум может мгновенно сочинить такую чепуху.

Сегодня ноны. Через двенадцать дней я буду женой Цезаря, сына бога. Куда уж выше. Поэтому я должна помогать ему, не щадя сил, ибо если падет он, паду и я».

В день ее свадьбы она наконец увидела старшую весталку Аппулею. Этой внушающей благоговение даме не было еще и двадцати пяти, но в общине весталок был такой порядок. Несколько женщин почти одновременно достигали «пенсионного» возраста в тридцать пять лет, оставляя молодых весталок своими преемницами. Аппулее предстояло быть старшей весталкой по меньшей мере еще лет десять, поэтому она тщательно старалась превратиться в подобие тирана. Ни одну симпатичную молодую весталку не смогут обвинить в непристойности, пока правит она! В противном случае наказание — быть заживо погребенной, имея только кувшин с водой и кусок хлеба. Но прошло уже много лет с тех пор, как эта мера была применена, ибо весталки ценили свой статус и мужчины для них были более чуждыми, чем полосатая африканская лошадь.

Ливия Друзилла подняла голову, потому что Аппулея оказалась очень высокой.

— Надеюсь, ты понимаешь, — с грозным видом сказала старшая весталка, — что мы, шесть весталок, подвергли Рим большой опасности, взяв в свой дом беременную женщину.

— Я понимаю это и благодарю вас.

— Не надо благодарить. Мы принесли жертвы, и все обошлось, но ни ради кого, кроме сына бога Юлия, мы не согласились бы принять тебя. То, что ты не принесла никакого вреда ни нам, ни Риму, — знак твоей чрезвычайной добродетели, но я успокоюсь только тогда, когда ты выйдешь замуж и уйдешь отсюда. Если бы сейчас в резиденции находился великий понтифик Лепид, он мог бы отказать тебе в нашей помощи, но Веста Очага говорит, что ты нужна Риму. Наши собственные книги говорят о том же. — Она протянула дурно пахнущую рубаху унылого светло-коричневого цвета. — Надень это сейчас. Маленькие весталки соткали эту одежду из шерсти, которую никогда не валяли и не красили.

— Куда я пойду?

— Недалеко. К храму в Общественном доме, который мы делим с великим понтификом. В этом храме не проводили публичных церемоний с тех пор, как великий понтифик Цезарь лежал там после своей ужасной смерти. Церемонию проведет Марк Валерий Мессала Корвин, старший жрец в Риме на данный момент, но там будут и фламины, и Rex sacrorum.

Мрачная волосяная рубаха больно кололась, Ливия Друзилла следовала за одетой в белое Аппулеей через огромные комнаты, где весталки трудились над завещаниями. Под их опекой находились семь миллионов завещаний римских граждан, раскиданных по всему миру, но в течение часа они могли найти любое завещание.

Веселые маленькие весталки лет десяти сделали Ливии Друзилле прическу из шести локонов и надели ей на голову корону, состоявшую из семи жгутов шерсти. Поверх короны ее накрыли вуалью, почти полностью скрывшей ее от чужих взоров, настолько плотной и грубой была ткань. Никакой огненно-красной или шафрановой накидки, которую можно продеть в ушко штопальной иглы. Невеста была одета для вступления в брак с Ромулом, а не с Цезарем, сыном бога.

Храм без окон представлял собой смесь черноты и пятен желтого света. Это священное место внушало ужас. Ливия Друзилла представила себе, что здесь обитают тени всех, кто формировал религию Рима за тысячу лет, начиная с Энея. Нума Помпилий и Тарквиний Приск ходят здесь рука об руку с великим понтификом Агенобарбом и великим понтификом Цезарем, молча наблюдая из непроницаемой темноты каждой щели.

Он уже ждал, один, без друзей. Она узнала его только по блеску волос — мерцающей точке под огромным золотым канделябром, в котором была, наверное, сотня фитилей. Разные люди в разноцветных тогах стояли далеко позади, некоторые одеты в шерстяные плащи, островерхие шапки жрецов-фламинов и туфли без шнурков или пряжек. У нее перехватило дыхание: она поняла, что это свадьба, проводимая по древнему обычаю confarreatio. Он женился на ней навечно, без права развода. Их союз нельзя разорвать, как обычный брак. Аппулея усадила ее на двойное сиденье, покрытое овечьей шкурой. Верховный жрец усадил рядом Октавиана. Другие люди стояли в тени, но кто они были, она не могла разглядеть. Затем Аппулея, как подружка невесты, накрыла их огромной вуалью. Мессала Корвин, в великолепной тоге в пурпурную и алую полосы, связал их руки вместе и произнес несколько слов на архаичном языке, которого Ливия Друзилла никогда не слышала. Аппулея разломила пополам печенье из жертвенной муки и дала половинки брачующимся, чтобы они их съели. Неприятная смесь соли и сухой муки спельта.

Самым неприятным было последующее жертвоприношение: Мессале Корвину пришлось бороться с визжащей свиньей, которую, видимо, недостаточно опоили предварительно. Чья это была вина? Кто не хотел этого брака? Свинья убежала бы, если бы не грум, который выскочил из-за занавеса и схватил свинью за заднюю ногу, тихо посмеиваясь про себя.

Жертву все-таки принесли. Свидетели подтвердили акт confarreatio — пять членов от Ливии и пять членов от Октавиана — и растворились в темноте. В тяжелом воздухе, пропитанном кровью, раздался слабый возглас «Feliciter!» — «Счастливо!».

Возле храма, на Священной дороге, ждал паланкин. Люди с факелами усадили Ливию Друзиллу в паланкин, ибо церемония затянулась до ночи. Она опустила голову на мягкую подушку и закрыла глаза. Такой длинный день для беременной на восьмом месяце! Подвергалась ли подобному еще какая-нибудь женщина? Наверняка это уникальный случай в анналах Рима.

Она задремала, пока паланкин взбирался вверх по Палатину, и уже крепко спала, когда занавески раздвинулись и в паланкине стало светло от пламени факелов.

— Что? Где? — смущенная, спросила она, почувствовав, что чьи-то руки помогают ей выйти из паланкина.

— Ты дома, госпожа, — ответил женский голос. — Пойдем со мной. Ванна готова. Цезарь позже присоединится к тебе. Я — старшая среди твоих служанок, меня зовут Софонисба.

— Я очень хочу есть!

— Еда будет, госпожа. Но сначала ванна, — сказала Софонисба, снимая с нее вонючие брачные регалии.

Это сон, думала она, направляясь в огромную комнату, где стояли стол и два стула, а по углам три старых, грузных ложа. Когда она села на один из стульев, вошел Октавиан в сопровождении нескольких слуг, несущих блюда, тарелки, салфетки, чаши для мытья рук, ложки.