Гилпатрик выступил с речью 21 октября 1961 г.{88} Эти и другие написанные мною пассажи он сохранил, и они немедленно попали в New York Times. Фактически все, что цитировалось журналистами и обозревателями тогда и впоследствии, было предложено и написано мною.

Здесь будет уместно признаться кое в чем. На протяжении десятилетий после моего участия в разработке планов ядерной войны в 1960-х гг. я не раз говорил, что никогда не предлагал и не был сторонником угрозы первого ядерного удара или первого использования ядерного оружия во время кризиса. Не сомневаюсь, что мог бы подтвердить истинность такого утверждения даже на детекторе лжи. Однако в действительности это не совсем так. В дополнениях к речи Гилпатрика я писал, что если Советы заблокируют наши патрули вдоль берлинского коридора силами расквартированных неподалеку танковых дивизий, то они вынудят США первыми применить ядерное оружие. Причем это будет сделано в уверенности, что Советы не смогут ответить ударом ядерными ракетами малой дальности, поскольку мы тогда воспользуемся своим «ядерным превосходством» в стратегических вооружениях для обезоруживания и уничтожения самого Советского Союза.

Почему я на протяжении многих лет не упоминал о возможных последствиях своих формулировок осенью 1961 г.? Должен сказать, что люди в большинстве своем предпочитают не признавать или не помнить о неблаговидных и неприятных моментах собственного поведения. Как всем, с кем я работал (ну, разве что за исключением Эйба Чайеса), мне хотелось сохранить доступ в Западный Берлин. В то же время, как и моих ближайших коллег, меня приводила в ужас мысль о возможности достижения этой цели путем развязывания ядерной войны любого масштаба. Между тем без уступки Хрущеву в вопросе признания Восточной Германии (это вопрос не моей компетенции) у нас не было способа защитить Берлин от советских обычных и ядерных сил за исключением угрозы применить ядерное оружие и демонстрации готовности нанести первый ядерный удар.

По моим представлениям, все это не должно было выходить за рамки абсолютного блефа. А в свете головокружительных новых разведданных блеф стал казаться особенно эффективным средством. Вот так я и перестал замечать, что речь шла в конечном итоге об угрозе первого использования ядерного оружия и первого ядерного удара.

Это не прошло незамеченным в Советском Союзе. Через день после выступления Гилпатрика министр обороны Родион Малиновский доложил XXII съезду Коммунистической партии в Москве, что

Мне было приятно видеть, что советский министр обороны так быстро ответил на мои слова и что его выступление имело, на мой взгляд, оборонительный характер. Его интерпретацию я воспринял как советское преувеличение. В конце концов, я знал и, полагаю, он тоже, что у нас не было намерений или планов нанести «неожиданный ядерный удар». Гилпатрик ничего напрямую не говорил о наших возможностях по нанесению первого удара или потенциальных намерениях. И у меня, как у автора проекта оскорбительных комментариев, совершенно не было желания инициировать ядерную войну при каких-либо обстоятельствах.

Так на какую же «угрозу» жаловался Малиновский? По его собственным словам, это была просто угроза применения силы, а вовсе не ядерный удар. Точнее говоря, мы предупреждали, что не остановимся перед использованием разведывательных групп с обычным вооружением в случае попытки восточных немцев перекрыть нам доступ в Западный Берлин. Как я представлял все это и тогда, и впоследствии, мы просто разрушали их необоснованные претензии на ядерное превосходство и угрозы отрезать нас от Берлина, опираясь на явное превосходство в обычных вооружениях в этом регионе. Так или иначе, Малиновский увидел в моем тексте нечто большее, чем я вкладывал в него.

А как сам президент Кеннеди относился к этим угрозам? В большинстве отчетов о сути речи фигурируют пассажи, которые я написал для президента. Историк Майкл Бешлосс представляет это следующим образом:

Это не так. Высокопоставленные должностные лица, конечно, визировали окончательный вариант речи и вполне могли внести то или иное сильное утверждение об укреплении обороноспособности и о нашем относительном превосходстве в проект, который готовил Тим Стэнли. Не исключено, что никто из них, начиная с Гилпатрика, даже не подозревал о моем участии во всем этом. Никто ничего не говорил мне ни до, ни после. У меня не было никаких заданий. Выше я просто описал реальную последовательность событий. Бешлосс правильно описывает мой предшествующий разговор с Кайзеном, включая предложение сообщить Хрущеву точные координаты размещения его четырех МБР. Однако он ошибается, когда говорит, что после этого я якобы получил задание подготовить проект речи. Такого не было. Все пять пассажей, которые цитируют и New York Times, и Бешлосс, я взял из собственных рукописных заметок для Джона Кеннеди и передал Стэнли по своей инициативе.

Я подчеркиваю это вовсе не ради утверждения своего авторства. Как уже говорилось, мне крайне неловко сознавать, что я более полувека неправильно интерпретировал реально сказанные слова. Я долгое время считал, что просто предупреждаю о твердом намерении использовать обычные силы с целью защиты наших «прав» и исполнения «обязательств» по обеспечению доступа в Берлин. Я говорил, что нас не остановит советский ядерный блеф. Однако Советы никогда не угрожали первым использованием ядерного оружия ни в Берлине, ни где-либо еще. Кто это делал, так это мы. Мне не приходило в голову, что блеф Хрущева предназначался именно для противодействия нашим угрозам первыми применить ядерное оружие. Это мы размахивали им, видя превосходство Советов в обычных вооружениях в Германии. И я участвовал в этом, не осознавая того.